Теплым летним днем в Атаскадеро, штат Калифорния, Кэтлин Локьер и ее семилетняя дочь сидели у реки Салинас на своем заднем дворе. Ее дочь колотила камнем по желудю и вдруг подняла голову.

– Мама! Что он говорит? – спросила она.

Кэтлин напряглась. Кто-то прятался на заднем дворе или наблюдал за ними? Неужели ее дочь слышит воображаемые голоса?

– Кто именно? – спросила Локьер.

– Вот он, – ответила дочь, не поднимая глаз.

Беспокойство Локьер переросло в тревогу. Она встала, затем подошла к одной боковой стене дома и посмотрела на подъездную дорожку. По-прежнему никого. Она подошла к другой стороне дома и заглянула между забором и домом. Никого.

– Кого ты слышишь?

«Дочь снова принялась колотить желудь, – вспоминала Локьер. – Потом снисходительно, как это умеют делать семилетние дети, посмотрела на меня и сказала:

– Ну вот он! Слууушай! Ты что, не слышишь его? Девочка встала и указала камнем в сторону переднего двора. – Эта птица!»

Напряжение ушло.

– О да, теперь я его слышу – ответила мама, облегченно выдыхая.

– Так что он говорит? – требовательно спросила девочка. Она внимательно, как кошка у мышиной норки, наблюдала за матерью. Локьер закрыла глаза и повернула голову в ту сторону, куда указывала дочь. Она услышала шум дороги, шорох листьев, которые гнал по земле ветер, гул самолета, шум реки и другие случайные звуки, прежде чем смогла настроиться на «чип-чип-чип» – звуки, напоминающие резкие щелчки метронома, и удивилась: «Как же я не слышала его раньше? Почему дочь так настроена на эти звуки?»

Что же такого было в звуке, который заставил ее дочь услышать этот зов и встревожиться? И что это значило для ее дочери? Это был сигнал тревоги. Локьер знала, как звучит птичий сигнал тревоги. Но ее дочь, все еще чувствительная к сигналам природы, услышала его первой.

Более двух десятилетий Локьер работала трудотерапевтом, помогая детям и подросткам с нарушениями обработки сенсорной информации. Она считает, что птичий язык – это осязаемое представление о том, насколько сложна и многослойна система обработки слуховых сигналов человека. «Возможно, это был первый аудиальный язык, на который настроились наши предки, – говорит она. – Птичий язык был частью того, что, вероятно, развило наши слуховые способности, которые были необходимы нам для выживания».

Эта история на заднем дворе подчеркивала то, что она уже знала, – связь с природой может быть мощным терапевтическим инструментом. В 2004 году для того чтобы включить птичий язык в свою работу, Локьер начала посещать курсы 8 Shields – программу по выработке ощущения родства с природой и наставничества, разработанную Джоном Янгом (штаб-квартира находится в Санта-Крус, Калифорния). Там она узнала о базовых видах птичьих криков и тех криках, которые издают птицы, когда нарушается их привычная жизнь, особенно когда поблизости находится хищник. И, конечно же, она открыла для себя нечто большее.

Наука знает о птичьем языке больше, чем о способах общения молчаливых акул или говорливых дельфинов, отчасти потому что птиц легче изучать, ведь их очень много почти везде. Но исследования в области общения птиц каждый год преподносят новые сюрпризы. Например, в 2016 году исследователи из австралийского университета Дикина обнаружили, что в жаркую погоду местные зебровые амадины поют над своими яйцами. Эти быстрые и высокие «инкубационные крики», как их называют ученые, каким-то образом защищают эмбрионы от жары, и те растут в яйцах медленнее, чем могли бы. А когда птенцы вылупляются после своего долгого развития в яйце, они оказываются здоровее из-за песен, которые они слышали или «впитывали» в себя неким непонятным нам образом.

Впервые я познакомился с Янгом в 2013 году на конференции, посвященной установлению связи детей с природой. Он всегда казался мне скорее обычным увлеченным учителем средней школы, чем гуру нового века. Его самоуничижительная усмешка очень заразительна. Именно тогда мы начали разговор, который продолжается до сих пор.

Янг вырос в округе Монмут, штат Нью-Джерси. С десяти лет он начал учиться выслеживать диких животных у исключительно талантливого следопыта и наставника. В университете Рутгерса он специализировался на естественной истории с упором на антропологию, изучая, как представители местных культур помогают своим детям понимать природу и устанавливать связь с окружающим миром. За последующие годы он разработал несколько программ по установлению связи с природой, в том числе 8 Shields и Wilderness Awareness School в Дювалле, штат Вашингтон. Чтобы помочь людям понять птичий язык, он обучает их воспроизведению определенных звуковых паттернов и поведению, которые он называет «формами тревоги». Затем он просит их где-нибудь в спокойном месте записать и нанести на карту «формы» и поделиться своими наблюдениями друг с другом. Этот процесс позволяет объединить отдельные формы в более крупные группы тревожных сигналов и изучить паттерны, связанные с появлением хищных птиц, кошек, людей и любыми другими нарушениями привычной птицам обстановки. По его мнению, таким образом птицы принимают осмысленное и предсказуемое участие в чем-то, напоминающем разговор. «Глубинный птичий язык», как его определяет Янг, связан с особенностями жизни птиц, с другим состоянием ума и осознанности, практическим сочетанием наблюдения и чувственности.

Одним из основных действий является распознавание тревожных криков. Роберт Д. Маграт, орнитолог и поведенческий эколог из Австралийского национального университета, изучает паттерны общения птиц. Почти каждый вид птиц, изученный его командой, реагирует не только на тревожные крики представителей своего собственного вида, но и на крики других видов птиц в той же местности. Маграт подозревает, что птицы часто подслушивают крики других видов, что неудивительно. Он говорит: «Учитывая, что почти все виды животных уязвимы для хищников, им приходится использовать любые доступные сигналы, сообщающие об их наличии поблизости». Его исследования показали, что черноголовые поползни понимают предупредительные звуки цикад и могут точно расшифровать уровень опасности, сообщаемый в этих звуках.

Когда над головой появляется хищник, хохлатая синица – певчая птичка – подает сигнал тревоги, который понимают белки и бурундуки. Они не только убегают, но и способны имитировать сигнал синицы, чтобы дать знать другим животным о надвигающейся угрозе. Маграт утверждает, что эти паттерны скорее приобретенные, чем врожденные. Так или иначе, птицы и мелкие млекопитающие живут, умирают и совместно эволюционируют достаточно долго, чтобы иметь общие паттерны общения[19].