под Полтавой, – затянули звонкие голоса. – Дело славное, друзья.

Мы дрались тогда со шведом.

Под знамёнами Петра. –

И тут же вся колонна подхватила уныло:

Мы дрались тогда со шведом.

Под знамёнами Петра.

– Так не пойдёт! – прервал Милорадович запевал.

– А как надо, ваше высокоблагородие? – спросил самый звонкоголосый солдат.

– Давай про нас, – подумав, сказал Милорадович. – Вот так: Было дело в Сен-Готарде…

Тут же запевалы грянули:

Было дело в Сен-Готарде,

Дело славное, друзья!

Там дралися мы с французом

Под знамёнами Царя!

И колонна неожиданно громко грянула:

Там дралися мы с французом

Под знамёнами Царя!

– А что дальше, ваше высокоблагородие? – запросил запевала.

– Дальше? – подумал Милорадович. – Ну, спой, откуда мы пришли. Из Милана и Турина.

Песенники подхватили:

Из Милана и Турина

Подошли в Таверно мы,

По дороге разгромили

Макдональда и Моро.

– Вот! Правильно! – обрадовался Милорадович. – Про Суворова давай!

Наш родной отец Суворов,

Слава вечная ему,

Сам командовал полками

И как сокол он летал!

– Ничего, что не складно? – спросил песенник.

– Ничего, – ответил Милорадович. – Вон, гляди, как колонна сразу пошла.

И действительно, солдаты приободрились, шли в ногу, как будто не было за спиной тяжёлых боев и утомительного подъёма.

– Про Чёртов мост давай! – требовал Милорадович. – Ох, уж, он нам кровь попортил. Сколько там солдат и офицеров полегло!

Из Таверно за французом,

Мы пришли на Сен-Готард.

Через Чёртов мост над Рейсой

Перешли, громя врагов.

Сам Розенберг придержал коня и присоединился к нам.

– Что это вы тут шумите? – спросил он.

– Песню сочиняем, – ответил Милорадович и крикнул запевалам: – Про генерала нашего, про Розенберга, ну-ка!

Розенберг, наш лев могучий

В бой повёл нас на врагов.

Были изгнаны из Швица,

Массена от него бежал!

– Вот, черти! – одобрительно хмыкнул Розенберг, и невольная улыбка разлилась на его хмуром лице.

А колонна вновь грянула песню сначала. Розенберг снял шляпу и стал махать ей в такт. Эхо каталось по горам. Сапоги стучали о камни, песенники подсвистывали.

– Что же это твориться, господа, – вдруг возмутился Розенберг. – Я новый парик забыл в Швице.

– Так сами говорили, что в нем вшей полно, – вспомнил я. – Съели у Массена утку, а взамен оставили вшей.

Все офицеры засмеялись.

– Вам все шуточки, Добров, – обиделся Розенберг. – А как я без буклей перед Суворовым предстану? Он и без того вечно меня ругает.

– Найдём для вас парик, Андрей Григорьевич, – пообещал Милорадович. – Экая невидаль.

– Господа! Господа! – заговорил взволнованно Розенберг. – Неужели всё окончено? Неужели прорвались?

– Прорвались, Андрей Григорьевич, – подтвердил Милорадович. – С нашим стариком не пропадёшь.

Двое суток мы без продыху шли под дождём и снегом. Очень редко останавливались на краткий отдых. Почти ничего не ели. Наконец, двадцать третьего сентября спустились в долину к Глариусу.

В Линдау

По берегу Боденского озера мы дошли до Линдау. Что за чудный городок! После множественных переходов через заснеженные хребты, я возненавидел Альпы с их живописными пейзажами. Но здесь, в благословенной Баварии мне все показалось сказочным и уютным.

Чистый городок на острове. Черепичные крыши с флюгерами. Узкие мощёные улочки. Константин упросил меня поселиться с ним на втором этаже чудного каменного дома с огромным камином и высокими стрельчатыми окнами. Утром, откинув в стороны тяжёлые бархатные шторы, можно было любоваться видом Боденского озера.

В первую ночь я не смог уснуть на перине, кутаясь в белоснежных простынях – до того отвык. Долго ворочался с бока на бок, в конце концов, расстелил на полу епанчу, закутался в неё и преспокойно заснул.

– Принцесса на горошине, – усмехнулся Константин, утром входя ко мне в спальню. – Я тоже приказал найти мне походную кровать, и только в ней смог отдаться в руки Морфея. Тишина непривычная. Попросил Аркадия почитать вслух хотя бы пару часов.

Пожилая аккуратная немка подала нам по чашечке кофе, кувшинчик со сливками, свежие булочки и блюдечко с колотым сахаром. Первый день я выпил много молока, так, как любил молоко с детства. Но мой, отвыкший к нормальной пище желудок, запротестовал, и я вынужден был часто бегать в клозет. Я бы вскоре вывернулся наизнанку, но мудрый Григорий напоил меня каким-то горьким, тошнотворным отваром, и все прошло.

– Неужели все это с нами было? – грустно усмехнулся я, растирая обмороженные ноги, которые каждое утро горели и ныли. Смазывал лечебным маслом ожоги на руках от пушечных выстрелов.

– Мне тоже верится с трудом, – поддержал меня Константин, и сердито добавил: – Ненавижу политику. Посмотрите, Семён, разве же это плохо, вот так, просыпаться каждое утро в покое и неге, пить кофе, совершать прогулки, а потом заниматься вполне мирными делами. Годы, проведённые в Гатчине, были для меня кошмаром. Мы с братом Александров вставали чуть свет. В любую погоду стояли на вахтпарадах. Эти вечные учения. Нас кормили скудно. Отец постоянно напоминал нам слова Леонида, воспитателя Александра Македонского: «Лучший завтрак – ночной поход, а лучший ужин – скудный завтрак». Однако ни из меня, ни из моего брата не получилось Александра Великого. Хочу покоя и мира. Вы меня осуждаете, Семён?

Я не хотел говорить на эту тему, да и не успел ничего сказать. Появился вестовой и сообщил, что главнокомандующий собирает военный совет. Пришлось впопыхах заканчивать завтрак и быстро одеваться.

Суворов в парадном мундире гневно расхаживал по залу. Он заметно прихрамывал и по-стариковски горбился. Лицо его было болезненно-бледным. Но глаза по-прежнему горели неистовым огнём. Он остановился, оглядел всех. Пригласил присесть за стол.

– Когда мы спустились в Иланц, после столь затруднительного похода, у меня в голове ещё роились планы о продолжении похода на Париж, – произнёс главнокомандующий медленно, смакуя каждое слово. – Но поразмышляв здесь, в тиши Боденского озера, оценив политическую обстановку, я понял бесполезность нового похода. У союзной армии два главнокомандующего. Из этого ничего хорошего не выйдет. Вся армия должна подчиняться или мне, или эрцгерцогу Карлу.

– Позвольте, Александр Васильевич, – попросил слово генерал Багратион. – Если вы отдадите нашу армию под начало эрцгерцога Карла, нас тут же кинут в новое пекло, не заботясь о снабжении и поддержки.

– Австрийцы вновь нас предадут, – согласился с ним генерал Милорадович.

– И вам армию свою не отдадут, – вставил слово Розенберг. Добавил мрачно: – Гнусные предатели они и трусы.

– У нас тоже бездарностей хватает, – сказал на это Суворов. – Римский-Корсаков укрепил остатки своей армии корпусом принца Конде и попёрся в атаку на Цюрих. Зачем попёрся? Кто его просил? Говорит: хотел отвлечь часть французской армии на себя, чтобы мне легче было вырваться из окружения. В итоге – легче мне не стало, а у него огромные потери.