– Так, ваше высокоблагородие, – усмехнулся есаул, весь чёрный от пороховой копоти и грязи. – Вы сами, извиняйте, как свинья.

– Что?

Розенберг вытер тыльной стороной ладони лицо, размазав грязь вперемешку с кровь. Вскочил.

– Где умывальник?

Ему указали. Он ополоснул лицо. Со злостью сорвал парик.

– Вот, господа, как это может быть? Парик абсолютно новый, а полон вшей. – В сердцах швырнул его на пол. Вновь уселся ы кресло.

– Молодое Бордо, – объявил слуга, наливая в бокал перед генералом янтарный напиток. – Разыгрывает аппетит.

– Уж с аппетитом у нас все в порядке, – буркнул Розенберг, схватил бокал и выпил залпом. – Ещё!

– Позвольте, но это вино надо пить маленькими глотками…

– Будешь меня, немца, учить пить вино? – рявкнул Розенберг. – Ещё давай.

– Что с ним? – спросил я у адъютанта.

– Не в себе, – тихо ответил он. – У него бывает такое, когда он сильно разозлится.

Тем временем генерал Розенберг выпил третий бокал. Лицо его порозовело. Жилки на мясистом носу приняли фиолетовый оттенок. Он почмокал губами и задумчиво произнёс:

– У нас в рижском доме такая же трапезная была. И камин почти такой же. И стол стоял посредине. Отец, бывало, по праздникам разрешал мне садиться справа от него… – Вдруг он выпрямился, обвёл нас взглядом, полным ужаса. – Постойте, постойте, господа, это что, мы Швиц взяли?

Мы с офицерами переглянулись.

– Так, взяли, – глупо улыбнулся есаул.

– Чтоб меня… – Розенберг вскочил. – Это мы погорячились! Ой, как погорячились!

– На первое – луковый суп. – Слуга нёс огромную фарфоровую супницу.

– Да погоди, ты, с супом, – рявкнул на него Розенберг. – Есаул, пикеты расставить. Добров, посмотри, что с артиллерией, собери все пушки и перекрой дороги. Погорячились мы, господа. Нам же ещё обратно идти….

И он живо выскочил наружу.

Свою работу я сделал. У французов мы отбили семь пушек. Тут же их поставил у дороги, приказал оборудовать позиции. Для острастки дали несколько залпов в сторону противника. К вечеру встретил Милорадовича и генерала Ребиндера, сидящих на соломе возле огромной крытой фуры и жующих копчёную колбасу.

– Откуда такое богатство? – удивился я.

– Казаки нашли брошенную маркитанскую фуру. Угощайтесь, Добров. У нас даже коньяк имеется. Я присел на солому и откусил кусок колбасы. Боже, какое блаженство! Настоящая жирная копчёная колбаса. Мимо казаки вели колонну пленных французов. Среди офицеров я заметил знакомое лицо. Подскочил, забыв о колбасе.

– Жан?

Да это же Жан с Корфу.

– О, месье Добров? – грустно улыбнулся он.

– Почему вы не во Франции?

– Меня вновь заставили воевать.

– Вы дважды клятвопреступник, – гневно сказал я. – Не лучше бы вас расстрелять? Прямо здесь.

– Не ругайте меня. Я – жертва обстоятельств. Меня вновь заставили взять оружие под угрозой расстрела. И вот, посмотрите, итог. – Он откинул полу сюртука, показывая мне перебинтованный живот. – Получил удар штыком. Хорошо – не глубокий.

Впервые за долгие недели, я нормально поспал, зарывшись в солому, в каком-то хлеву, где несносно пахло мочой и по углам жались овцы. Блеяли, жевали, стучали копытцами. Я ничего не слышал и не чувствовал – просто провалился в бездну часа на три.

Утром меня растолкал Григорий.

В штабе уже собрались все офицеры. Штаб находился в трапезном зале, куда мы вчера так бесцеремонно вломились. Генерал Розенберг расхаживал вдоль стола, о чем-то размышляя. Ему доложили, что собрались все.

– Господа офицеры, – начал он. – Я отдал приказ заготовить продовольствие на десять дней. Казачьи разъезды ведут разведку боем. Пусть Массена думает, что мы готовим наступление. На самом же деле мы сейчас очень тихо и быстро делаем отход к Муттену и следуем за основной армией через гору Брагель. Корпус Милорадовича в арьергарде. Добров, все пушки заклепать, колеса разбить. Раненых и пленных оставим в Муттене. Все, господа! Действуем живо и скрытно.

Я попросил разрешения остаться в арьергарде Милорадовича.

– Эх, Добров, – вздохнул генерал Розенберг. – Шли бы вы ко мне в адъютанты.

– Вы же мной были недовольны, – усмехнулся я.

– Но, то, когда было! Увидел вас в деле… Такие адъютанты любому генералу нужны. Остались бы со мной. Вот, выкрутимся из этой передряги, будете при штабе моем. В звании вас быстро повышу.

– Я бы с удовольствием. Если Аракчеев отпустит.

– Ах, Аракчеев, – беспомощно развёл руками Розенберг. – Что ж, оставайтесь в арьергарде.

Опухоль на ногах сошла, и теперь сапоги норовили свалиться. Я зашёл в монастырский госпиталь в Муттене навестить знакомых раненых офицеров, которым придётся остаться. Увидел Жана.

– Надеюсь, больше не встретимся по разные стороны, – пожелал я.

– Я этого хочу всей душой! – воскликнул он в ответ.

– Послушайте, Жан, – я замялся. – Вам все равно ещё до весны здесь торчать, а мне вновь в горы надо.

– Да, я знаю.

– Понимаете, у меня нет хорошей обуви, а вам сапоги пока ни к чему. Вы уж простите меня. Я могу у вас купить…

– Ни в коем случае! – запротестовал он. – Берите. – Тут же стянул сапоги и протянул мне. – Что же я, другие к весне не найду?

– Премного вам благодарен. – Я покраснел от стыда, но все же надел сапоги. Оказались в самый раз, да ещё подошва подбита металлическим шипами – то, что надо в горах. А внутри толстый слой войлока.

Уже в спускающихся сумерках начали подъем. Внизу, в уютных домиках деревеньки Муттен горели окошки, вились из труб столбики дыма. Река шумела, рассекая долину. Мы ехали верхом бок о бок с Милорадовичем в последней колонне. Вдруг Милорадович засмеялся и показал в долину.

– Никак Массена понял, что его объегорили.

Со стороны Швица маршировали три колонны. Впереди спешили застрельщики. Но Массена опоздал. Французы остановились у подъёма. Гнаться за нами – полное безумие: тут же скинули бы их вниз. Штыки наши они хорошенько изведали. Несколько стрелков поднялись выше. Эхом по горам разнеслись хлопки выстрелов. Пули зарылись в снег у ног последнего нашего солдата.

– Вот же неймётся, – выругался Григорий. – Разрешите? – спросил он у меня и снял фузею с плеча. Прицелился, спустил курок. Фузея грозно ухнула. Один из французских стрелков кубарем покатился по склону. Остальные бросились за камни. – Вот, чего вам надо было? – крикнул Григорий, зло сплюнул, закинул фузею за плечо и зашагал дальше.

По хребту вилась протоптанная в снегу дорога. Кругом попадались следы сражений: трупы лошадей, разбитые лафеты орудий, погибшие. Местные жители грузили убитых на сани и свозили вниз, где тела можно было захоронить.

– Смотри-ка, жаркое дело было, – говорили солдаты, когда натыкались на завал из тел. Все как-то приуныли. Милорадович кликнул песенников.

– Хватит по сторонам глазеть. Ну-ка запевай!

– Дело было