Пропыли Сясь, а вот на Тихвинке взбрыкнул Бутурлин. Не так уж и широка река, да отмелей, перекатов много. Куда по такой на морском судне плыть? Даже на таком вертком, как «Морская дева». Тем более баркасники на берегу дожидались. Все знакомые. С одним как раз и сговорился Никита Петрович. Звали баркасника Ванька Карась. Раньше, говорят, в остроге за татьбу сидел, да потом одумался. Знать, голова на плечах есть, не для шапки только. Да и сам по себе — выпить не дурак и деньгу любит. Хороший парень. Сговорились не только на этот раз, но и на будущее. Заплатить пришлось изрядно, но капитан Смит (как там его звали по-настоящему, Никита и знать не хотел) был доволен. Даже сказал что-то мудреное про «вклады в будущее» и «отложенные сделки». Ну, уж как сказал.

Ванька Карась довольно потер руки и, перегрузив крицы на три своих баркаса, велел двигать. Да там уж рядом было, там уж до Тихвина с полдня пути оставалось. Однако же не торопились. Оставив «Морскую деву» под присмотром боцмана и доброй половины команды, капитан Смит лично отправился сопровождать контрабандный товар, для верности прихватив с собой людишек, по виду — отъявленных головорезов. Все как на подбор широкогрудые, крепкорукие, в цветных косынках на головах и в матросских фуфайках. У каждого на поясе — палаш или широкая абордажная сабля. Попробуй-ка с такими пошути! Впрочем, парни вели себя смирно, голоса не подавали.

Не спешил Ванька Карась, так и проволокались неспешно почти целый день, а ближе к ночи свернули баркасы в протоку — на Нудоксу-реку, а от нее — в другую речушку, Шомушку. Никита Петрович, как лоцман, забеспокоился — с чего, почему так? В обход ведь поплыли! Прямо шесть, кругом — четыре — так, что ли, выходит?

— До Кайваксы-деревни дойдем, — пряча ухмылку, кратко пояснил Ванька. — Там мои людишки. Перегрузим крицы на возы. На въезде скажем — уклад железный с кайвакских кузниц везем. Какая нам таможня?

— Хитер ты, Ваньша! — одобрительно расхохотался Бутурлин. — Сказать по правде, я б до такого не додумался… Если б мало думал.

Карась рассмеялся в бороду:

— Хитер, не хитер — а должно бы не худо выйти.

Так и вышло, как он сказал — не худо. Ни о чем не дознались монастырские служки! Не заподозрили даже. Ну, везут себе мужики уклад с Кайваксы — и что? Мало ли железа этого тут возят?

Даже Джон Смит, пуританин чертов, смекалку Ванькину заценил, сказал — гут! И еще со смехом обозвал Карася канальей. Что это такое, никто их русских не знал, но слово пришлось по нраву — красивое! Так плохого человека не назовут. Звучит ведь почти как песня — каналья!

Все как по маслу прошло, гладенько. Получил Бутурлин деньги, простился с Джоном да Ванькою — выпили на Ромнанихе в кабаке-кружале — да отбыл к себе на усадьбу, прозябать до новой навигации, до поздней весны.

Ну, вот, однако, и май уже — а все вестей ни от кого нет! Ни от Ваньки Карася, ни из Ниена… И вообще, знающие люди сказывали, будто дело к войне со шведами идет. Ежели так — плохо. Только все наладили — и вот поди ж ты! Война — добрым людям помеха… а вот недобрые на ней большую деньгу наживают. С другой стороны — ежели и война, так царь-государь на службишку призовет, жалованье выплатит… да и добыча, опять же…

Черт! И где же, черт возьми, Ленька-то? Может, нет на хомякинской усадьбе водки? Не выгнали… Тогда бы уж бражки взял, что ли. Да сообразил бы, ужо… Чего ж не едет?

— Может, кваску, батюшко? — неслышной тенью подошла к крылечку новая ключница — голубоглазая красавица Серафима. Уже и приоделась в соответствии с должностью: поверх поневы-рубахи сарафан лазоревый, да на плечах — беличий шушун. Вещица-то не дешевая… интересно, откуда у нее такой? А, верно, Федор Хромой подарил… как невесте будущей. Ой, та еще себе невеста! Себе на уме. Красота да ум — великая сила! Да и дело Серафима затеяла доброе — рядок торговый на посаде открыть. Тут — да, надобно и Бутурлину вложиться да поспособствовать… Лишняя копеечка не помеха!

— Кваску, говоришь? — повернувшись, Никита Петрович окинул девушку взглядом. Всем хороша красотуля! И стройна, и грудь на месте, и лицом светла. Глаза — озера лазоревы, пушистые ресницы, зубки жемчужные… И взгляд такой — медовый, наглый… Еще, что ли, деву завалить? Раз уж сама намекает… Хотя… похоже, что-то ее печалит все ж таки.

— Давай квасу, давай…

— Так я уж и несу…

— Садись, вон, рядком. Посидим, — Бутурлин подвинулся на ступеньке. — Что хмуришься-то? Обидел кто?

— Да не обидел, — постав крынку с квасом, девчонка послушно присела рядом. — Переживаю. Наши-то на озеро крючки проверить ушли. Олька, Леньки, холопа твово, сестрица, да с ней еще одна девица — Катерина, да два парня малые, Костька да Кузема. Игнатко тож собирался, да не пошел, ногу натер. Давненько ушли-то, ага. И до сих пор не вернулись! А уж, господине, ночь на дворе.

— Вижу, что ночь, — отпив квасу, Никита почесал ус. — Шушун у тебя добрый.

— Подарили… — Серафима зарделась, аж глаза опустила — фу-ты, ну ты — зазноба не подступись! Как будто и не с ней Никита Петрович вот только что… С обоюдным, надо сказать, удовольствием. Впрочем — да, приличия-то соблюдать надо.

— А про ребят так скажу, — поставив крынку, ухмыльнулся помещик. — Ленька-то должен заскочить на озерко, проверить. Коли заплутали, так…

Вдруг оба вздрогнули. Вроде как где-то в лесу заржала лошадь. Бутурлин вскочил на ноги:

— Показалось? Иль ты тоже слышала?

— Ага, слыхала, — закивала ключница. — Скачет кто-то. Может, он — Ленька?

— Да уж ему бы пора.

Оба вновь замолкли, прислушались. И впрямь — вскоре донесся и стук копыт. Кто-то гнал лошадь галопом, рискуя сломать себе шею. Вот уже шевельнулись кусты, и на опушке показался всадник… Даже не один, а два — на одной лошади.

— Желька, — признал лошадь Бутурлин.

Да и всадника уже стало можно разглядеть — в седле сидел Ленька! Ну, кому же еще-то? Давно бы пора. За Ленькой держался на крупе еще один отрок лет двенадцати, белобрысый Кузема.

Осадив лошадь у ворот, всадники спрыгнули наземь, и Ленька, завидев у крыльца своего помещика-господина, тотчас подбежал с поклоном, доложил, судорожно хватая ртом воздух:

— Беда, господине! Хомякинские людишки девок наших Ольку да Катерину, да с ними Костьку, у озерца имали, примучили. Кузема все видел, упасся едва.

— Говори! — глянув на мальца, строго приказал помещик.

Отрок бросился на колени:

— Тако сладилось, батюшко! Стали мы крючки проверять, рыбу в мешок да на куканы… Как, откель ни возьмись — хомякинские. Мужики да парни. Выскочили из ельника, налетели — я под можжевеловым кустом схоронился, тако и уцелел.

На одном дыхании выпалив всю фразу, мальчишка остановился — перевести дух.

— Дальше, дальше рассказывай, хороняка! — нетерпеливо подогнал парня Бутурлин. — Что там с девами, с Костькой? Повели их куда?