«Господи, – подумал инженер Ипатьев, – если я могу тебя о чём-то просить, так это чтобы мне не снились вовсе никакие сны».

Сны он видел каждую ночь – кому расскажешь, не поймут, чего тут можно испугаться, но Ипатьев всякий раз просыпался после тех сновидений с таким чувством, как если бы сумел спастись в последнюю секунду.

Ему снилась маленькая девочка с белой косичкой – ей лет пять, и она идёт вместе с отцом мимо Ипатьевского дома. В подвале горит свет, и папа вдруг предлагает: давай зайдём, там убили царя. Стены в подвале как будто исчёрканы фломастером.

А вот другая девочка – она занимается хореографией во Дворце пионеров и смотрит в окно. Через улицу ломают старый особняк, как бы захватывают за углы и тянут в разные стороны, а дом не хочет разрушаться, терпит до последнего, пока наконец не выдерживает… Такой красивый розовый дом, удивляется девочка, зачем его решили сломать? Порушили бы лучше старые бараки у них во дворе, где ей не разрешают гулять…

Ещё инженеру снились чёрные тюльпаны на пороге бывшего дома.

Снились разговоры о том, что царские бриллианты замурованы в стенах – и то, как один впечатлительный мальчик увидел однажды золотую конфетную фольгу, воткнутую в дыру между кирпичами. Закричал на всю улицу:

– Сокровище!

Хуже всего было, когда ему снился угрюмый старик, бродивший по Вознесенской горке и за пару пива рассказывающий, как он убил царя. В честь того старика потом назвали улицу.

Город, навещавший Ипатьева в его пражских снах, ничем не напоминал старый Екатеринбург, из которого он уехал когда-то давно в тяжкой славе без вины виноватого. Там были широкие улицы, многоэтажные дома, памятники, руками указывающие путь к коммунизму… Всё, что он помнил, исчезло – и даже мазутная речка Мельковка скрылась в коллекторе. Одно лишь оставалось неизменным – его старый дом, тот особняк, который он выбирал для жизни, а выбрал – для смерти. Дом этот выглядел внушительнее, чем был на самом деле, – инженер шёл анфиладой бесконечных комнат и даже там, во сне, понимал, что будет идти так вечно, пока не умрёт.

1, 3,4 Николай Коляда – со сцены за письменный стол

2, 5 Старик Букашкин (Евгений Малахин) – превращение инженера

1

Год 1988, лето «две восьмёрки». Двойная бесконечность, как будто одной мало! В шестнадцать лет уж чего в избытке, так это именно бесконечности – сразу две ленты Мёбиуса стоят на страже интересов растущей души. Точнее, не пускают эту душу туда, где ей хотелось бы оказаться – желательно вместе с телом.

Родители уже устали с пей бороться – да, мы тоже были когда-то молодыми, но не до такой же степени! У тебя и так всё есть: отдельная комната, двухкассетный магнитофон, который то и дело взрывается дурными голосами, пугая соседей. (А папа за стеной – Шопена на фортепиано.) Есть варёные джинсы – ткань как небо в перистых облаках, есть последнее лето перед десятым классом – и перистые облака в голове.

И ещё – город, который был все эти годы заколдованным чудищем, состоял из школы, дома, маминого-папиного университета, музыкалки при Доме офицеров, – начал вдруг меняться на глазах, как будто его поцеловал нужный человек в нужное место. Новые люди приносят новые знания и показывают новые здания.

Вот, например, рок-клуб – если постоять на ступеньках ДК имени Свердлова, то можно увидеть вживую тех, кто пугает её соседей в неурочный час. Один с гитарой даже подмигнул с каким-то, не иначе, тайным смыслом. У неё столько свободного времени, сколько бывает только у очень молодых людей, – и она тратит его на домыслы, фантазии, мечты. Роман, который читает её мама, называется «В поисках утраченного времени», а у неё вся жизнь – в поисках тайного смысла. Чаще всего нет никакого смысла, ни тайного, ни явного, но она об этом даже не догадывается. Догадки посыплются позже, как шишки на голову, а пока, дайте пожить без догадок.

По утрам она читает, днём слушает музыку, родителей дома нет – у них страда, экзаменационная сессия.

Она разглядывает себя в зеркале с изумлением: недавно выяснилось, что она красива, а к этому сложно привыкнуть. Королева троллейбусных остановок – каждый второй знакомится, куда-то приглашает, а вчера из машины выскочил какой-то в шортах, с жирными ляжками:

– Девочка, поедем с нами на дачу!

Бывает ещё веселее – на прошлой неделе в трамвае, в час пик, ей кто-то невидимый по причине всеобщей сдавленности положил в руку то самое. Мяконькое такое, тёплое и очень противное. Она после этого руку свою несла до ближайшей колонки как посторонний предмет – даже смотреть на неё не могла.

Вообще, она умеет отбиваться от придурков: лучше всего здесь помогают равнодушие и ледяной взгляд. Эксгибиционисту, которых тем летом уродилось больше, чем грибов и ягод, сказала небрежно:

– Напугал козу капустой!

Тот сразу отступил в кусты и выставку своих достижений свернул.

Вот чего по-настоящему жаль, так это что у неё нет нормальных хипповских джинсов – только модные варёнки, а в них за свою не сойдёшь. Прямо хоть продавай – и покупай ношеные!

Вечерняя зорька начинается так: уехать к площади 1905 года, потоптаться на ступеньках рок-клуба, а потом дойти до Плотники, свернуть к улице Пушкина – искать как будто бы своих, но на самом деле совершенных пришельцев, чужих, не похожих ни на неё, ни на родителей-преподавате-лей, ни тем более на школьных учителей или одноклассников. Хиппи, ну, или хотя бы панки… Пацифик, накаляканный шариковой ручкой на джинсах, – это «знак качества», как, впрочем, и длинные волосы под хайратником. Увы, даже если такие люди попадаются – они её не замечают.

Вчера по дороге домой она сняла босоножки – и шла от самой остановки босиком. Идти было неприятно: это ж не природный парк, а рабочая окраина, того и гляди встанешь пяткой в следы человеческой жизнедеятельности. Но ничего другого она пока что придумать не могла – и несла свой жалкий протест по улицам Белореченской, Шаумяна и Ясной. Леди Годива в сильно сокращённом варианте – почти все прохожие отводили взгляды от её босых ног, только старухи, имевшие в те годы неслабую власть (сейчас все повывелись – как, впрочем, и эксгибиционисты), стыдили её:

– Чай не на пляже!

Завтра снова будет охота, а сегодня трофеи невеликие – кто-то с нахмуренными бровями проскакал по ступенькам ДК, две девицы уверенно скользнули внутрь. Вручную раскрашенная афиша обещает концерт – название группы ей ничего не говорит, буквы косые, как на вывеске «Гастронома».

Она перешла площадь прямо перед трамваем – тот выдал злобный перезвон.

Мама часто говорит ей – не торопись, не беги впереди паровоза!

Четверть века спустя она закончит мамину мысль: тот, кто бежит впереди паровоза, чаще всего и попадает под этот самый паровоз. Юному человеку такое даже и в голову не придёт – и от мудрости старших он ограждён прочными стенами: отсутствием опыта и верой в тайный смысл.