Непосредственно перед отправлением они делают глоток «Горлодера», крепкого напитка, который готовится путем размачивания в марсале кусочка пармезана.

В охотничьей хижине, затерянной в голубовато-зелено-золотистом лесу, две пары сидят за старым колченогим столом, сколоченным из грубых дубовых досок.

Кровавый закат недолго агонизирует в бездонном подбрюшье тьмы, как будто во влажном чреве гигантского, почти жидкого китообразного.

В ожидании крестьянки-стряпухи на столе пока только пустота, и единственная пища – свист, который ветер наматывает на дверной замок слева от едоков.

С этим свистом соперничает долгий, тонкий стон скрипки, тянущийся из комнаты справа, где находится выздоравливающий после болезни сын крестьянки.

Затем на минуту наступает тишина. Потом две минуты бобов с оливковым маслом и уксусом. Потом семь каперсов. Потом двадцать пять черешен в спирте. Потом двенадцать жареных картофелин. Потом четверть часа молчания, во время которого рты продолжают пережевывать пустоту. Потом глоток вина Бароло[119], которое держат во рту в течение минуты. Потом одна жареная перепелка на всех едоков, причем нужно тщательно понюхать ее, но не есть. Потом четыре долгих рукопожатия с крестьянкой-стряпухой, и все уходят в лес, в темноту, ветер и дождь.

Обычно за кажущейся показной веселостью свадебных обедов скрываются тысяча тревог и постоянное беспокойство: окажется ли брак удачным или нет с точки зрения рассудка, чувственности, плодовитости, карьеры, домашнего хозяйства.

Бесчисленные поздравления взрываются с треском, как петарды, с опасностью как для пальцев, так и для языка.

Теща лихорадочно отвечает на комплименты, советы, сочувственные взгляды и неискренние выражения радости. Новобрачная уже в объятиях ангелов. Тщательно расчесанный новобрачный подается под оливковым маслом. Кузены под уксусом. Подружки невесты – сплошь щетки, гребенки и шпильки зависти.

Детвора до изнеможения лопает конфеты и топчется по флердоранжу, украшающему свадебное платье невесты.

Никто не в состоянии проглотить ни кусочка, не говоря уж о том, чтобы смаковать угощение: всеобщая растерянность препятствует нормальной активности нёба и желудка.

Поэтому за столом правит эквилибристика, царящая в умах.

Супницу с великолепным и всеми любимым супом (рис, фегатини[120] и фасоль в бульоне из перепелки) подает сам повар, высоко подняв ее, держа тремя пальцами и подпрыгивая на левой ноге. Донесет или не донесет? Возможно, он опрокинет супницу, и пятна на свадебном платье послужат уместной приправой к его дерзкой и чрезмерной белизне.

Все бросаются выводить пятна. Жених проявляет хладнокровие: отлучившись на мгновение, он возвращается с блюдом, наполненным ризотто по-милански с шафраном, щедро приправленным трюфелями цвета детской неожиданности, которое он несет, удерживая равновесие, на голове. Если опрокинуть еще и это кушанье, которое придаст свадебному платью желтоватый оттенок африканской дюны, то со временем оно еще усилит впечатление конца неожиданного путешествия.

Тем временем под одобрительные возгласы известного страстного охотника подают грибы, тонко нарезанные, приправленные зеленью и поджаренные на оливковом масле:

– Я собирал их собственноручно, между куропаткой и зайцем, в пистойских[121] лесах под проливным дождем. Здесь самые разные грибы, за исключением ядовитых… Если только близорукость не сыграла со мной злой шутки. В любом случае они настолько хорошо приготовлены, что вы можете смело есть их. Я нисколько в этом не сомневаюсь, хотя боюсь, что некоторые из них несут мгновенную смерть.

Естественно, начинается героическое состязание.

– Они великолепны, – говорит невеста.

– Ты не боишься, любовь моя?

– Я боюсь их меньше, чем твоей вероятной измены, гадкий!

В этот момент истошно кричит, держась за живот, франт, дежурный завсегдатай всех свадебных обедов. То ли он прикидывается, то ли вправду корчится от желудочных колик неизвестного, давнего или недавнего происхождения?

Не важно. Все смеются. Большинство набрасывается на грибы. Входит негодующий повар и объявляет, что увольняется, не вынеся смертельного яда оскорблений, а не грибов, которые остаются невиннейшими, проверенными.

Затем всем подают фернет[122]. Следом, снова под красноречивые разглагольствования охотника, вносят зайцев и куропаток, тушенных в вине. Он собственноручно приготовил их на кухне вместе с другими, почти сгнившими, тухлыми куропатками, с заплесневевшей робиолой[123] и в роме. Пища охотников.

Гости, озадаченные этими словами, одурманенные сладостным ароматом сточной канавы, жадно едят, обильно запивая пищу барберой и бароло.

Охотник не унимается:

– Вон там – самая крупная из куропаток, я преследовал ее десять километров. С одного пригорка на другой, в той же долине, мне пришлось спуститься к ручью, а потом снова взобраться наверх. Я запомнил ее по красивым красноватым перьям. Теперь она наконец попалась. Совсем как живая, еще слегка шевелится.

– Да она полна червей, вот они и шевелятся, – возражает франт.

Ледяное молчание сотрапезников заменяет обычно несъедобное мороженое, а впрочем, желудки и так достаточно разогреты безудержной эквилибристикой, опасными грибами и шевелением куропаток.

Перед этим обедом, за которым вовсе ничего не едят, удовлетворяясь лишь вдыханием ароматов, приглашенные должны поститься в течение двух дней. Кстати говоря, гости собираются на вилле, специально построенной Прамполини (по проекту Маринетти) наверху песчаной косы, отделяющей самое озерное из озер, медлительное, ленивое, уединенное, гнилое, от самого широкого и морского из морей.

Балконные двери открываются автоматически посредством нажатия кнопок, расположенных под рукой у гостей: первая дверь открывается навстречу густым запахам озера, через распахнутые створки другой проникают пряные запахи хлебного амбара и сарая с фруктами, третья впускает запахи моря и рыбного рынка, а четвертая – ароматы теплой оранжереи: целый хоровод запахов редких благоухающих растений струится по ее створкам.