мрачных жилых домов, как бы возвещая, что не зря Москва в течение нескольких веков провозглашала себя Третьим Римом. На улице Горького, около бело-зеленого Белорусского вокзала, бабушки в бесформенных зимних пальто и коричневых пуховых оренбургских платках стояли в очереди за китайской капустой. Женщины в оранжевых жилетах чистили улицы от снега метлами на длинных деревянных палках. Колеса автомобиля застучали по булыжной мостовой улицы Правды, куда я свернул с Ленинградского проспекта. Эта непривлекательная улица — московская Флит стрит. Здесь печатается партийная газета "Правда", молодежная газета "Комсомольская правда" и "Советская Россия". Я маневрировал между сугробами, чтобы найти место для стоянки. Иногда в Москве очень трудно припарковаться, потому что оборот автомобилей в течение дня очень низок. В городе следовало бы ввести счетчики на стоянках, отмечающие время. В конце концов, я отыскал место около здания "Правды" и встал возле черных лимузинов Центрального Комитета партии, моторы которых работали, а водители дремали за рулем.

Я нашел бюро пропусков и, вооружившись картонной карточкой, вошел в здание. Милиционер в серо-красной форме при виде меня спрятал под стол недокуренную сигарету, взглянул на мой пропуск и разрешил пройти. В унылых коридорах редакции "Советской России" мне встретилось лишь несколько человек со скучающими физиономиями. В редакциях советских газет, в отличие от американских, царит покой, как в могиле. Здесь не слышно и не видно активной деятельности — нет центрального пункта получения информации, нет надрывающихся телефонов, издательских компьютеров и светящихся экранов видеосистем. Большинство ведущих комментаторов до сих пор не умеет пользоваться компьютером, пишет свои материалы простой ручкой, и только немногие пользуются пишущей машинкой.

Я поднялся на скрипучем лифте на четвертый этаж и пошел по коридору, устланному протертой красно-черной дорожкой. Постучал в дверь комнаты № 411. Женский голос ответил "да". Я толкнул светлую деревянную дверь и вошел в комнату, где находились два человека в довольно возбужденном, как мне показалось, состоянии. Полная женщина средних лет в юбке и толстом свитере очевидно что-то редактировала, то и дело погружая липкую кисточку в баночку с пастой. Второй был темноволосый пожилой мужчина среднего роста, который казался съежившимся в своем коричневом плаще.

— Господин Данилов? — не совсем уверенно приветствовала меня дама-редактор.

— Да, я господин Данилов. Но, пожалуйста, зовите меня Николай Сергеевич.

— Хорошо, — ответила она. — Я Светлана Степунина. Хочу представить Вам Святослава Александровича — автора статьи о декабристах.

— Знаете, даже сейчас, через 150 лет, каждый год обнаруживаются все новые данные и предметы, связанные с декабристами. Не так давно один из наших коллекционеров обнаружил несколько акварелей, принадлежавших кисти декабриста Николая Бестужева и созданных примерно в 1832 году. Они пропадали более ста лет.

Обратившись к теме моего предка, он продолжал:

— Вы пишите в письме, что, может статься, Вы связаны с Фроловым родственными узами.

— Да. Моя бабушка была Анна Фролова.

— Какое совпадение! — встрепенулся он. — Я как раз работаю в архивах над материалами, относящимися к семейству Фроловых. Но знаете ли Вы, что после восстания было арестовано шесть разных Фроловых. Какой из них Ваш?

— Я не знаю, Святослав Александрович, — сказал я. — Я даже не уверен на все сто процентов, что мой Фролов был декабристом. Все, что я могу сказать, это то, что отца моей бабушки звали Николай Фролов, а его отца — Александр. Мой отец иногда говорил, что наш Фролов был молодой офицер, который находился в Санкт-Петербурге во время восстания. Очевидно, его арестовали в момент, когда он шел через площадь. И его сослали в Сибирь по приказу самого царя.

— Да, — сказал автор после небольшой паузы. — Царь Николай I настаивал на личной встрече с каждым арестованным, у нас есть достоверные записи об этом. Но какой из них был Вашим предком Фроловым?.. Я не знаю. Не самый известный, я в этом уверен. Кстати, у Вас есть здесь какие-либо родственники?

— Не знаю. Наверное нет, — ответил я, приятно удивленный, что Святослав Александрович готов углубиться в эту область тоже. — Мой дядя говорил, что последний контакт, который наша семья имела с родственниками в России, был во время войны, примерно в 1942 году. Мне кажется, мы получили тогда письмо из Москвы. С тех пор всякая связь прекратилась. А Вы не могли бы проверить, есть ли у меня здесь родственники?

Святослав Александрович заинтересовался. Вообще, во время нашей беседы он стал более непринужденным.

— Я сделаю, что смогу, — сказал он. — Потребуются кое-какие изыскания, но я постараюсь что-нибудь выяснить. Хочу попросить Вас тоже кое о чем. — Он заколебался, дав мне время предположить, что бы я мог для него сделать.

— В письме Вы упоминаете о кольце. Я работаю над каталогом всех известных на сегодняшний день ювелирных изделий, принадлежавших декабристам. И я бы очень хотел взглянуть на Ваше кольцо.

Он высказал свое пожелание так, как будто это была самая обыкновенная просьба в мире. Но это то, чего я боялся. В последнее время Советское правительство предпринимало усилия по возвращению многих произведений искусства, которые попали за рубеж после революции, когда люди меняли пасхальное яйцо Фаберже на краюху хлеба. Официальные лица из сферы культуры считали, что западные коллекционеры воспользовались бедностью населения после революции, чтобы ограбить страну, и вывозили за ее пределы произведения искусства. Теперь советские власти хотели вернуть их. Они были готовы заплатить за них высокую цену на международных аукционах.

Но меня вдруг охватило подозрение. А нет ли руки КГБ и в этом деле? Я мог себе представить следующее: подслушав мои разговоры с Руфью в квартире, его люди узнали о существовании кольца. Тогда они заставляют Святослава Александровича уговорить меня привезти кольцо в Москву. Здесь они находят какой-нибудь предлог, чтобы забрать и не возвратить его мне. Еще того хуже, они обвиняют меня в попытке вывезти его контрабандным путем из страны. Я знал о нескольких случаях, когда диссиденты были ложно обвинены в торговле иконами и заключены в тюрьму. Я отнюдь не желал, чтобы со мной случилось что-либо похожее.

Я отвечал уклончиво, Святослав Александрович настаивал. Чувствуя мои опасения, он заверял меня, что советские законы охраняют личную собственность граждан. Но разве мог я поверить в это? Защита, предоставляемая советским законом, не давала мне уверенности. Наша первая встреча закончилась на этой ноте недоверия. Я пообещал Святославу Александровичу рассмотреть его просьбу, а он, в свою очередь, выразил согласие поискать материалы, связанные с Фроловым.

* *

Сразу же после этой встречи я обратился к своим немногим родственникам с просьбой сообщить мне как можно больше о предках Даниловых и Фроловых. Письма ушли к моим пожилым