не суждено было сбыться: им помешала осуществиться его ранняя смерть и падение режима Медичи (а библиотеку в конце концов возвели по проекту Микеланджело много десятилетий спустя).

Итак, подросток Микеланджело выпросил у каменщиков, трудившихся на строительстве библиотеки, ненужный обломок мрамора и одолжил набор инструментов. Этими орудиями он принялся вырезать из мрамора копию головы фавна, как уверяет Кондиви, с таким рвением и жаром, что за несколько дней довел ее до совершенства, домыслив детали, утраченные античной скульптурой, а именно рот, открытый, как у смеющегося человека, так что, заглянув внутрь, можно было увидеть все зубы.

Вскоре Лоренцо решил проинспектировать ход строительства. Он обнаружил в саду мальчика, тщательно полировавшего голову фавна, и, подойдя чуть ближе, тотчас заметил, сколь блестяще выполнена работа, и весьма дивился мастерству, памятуя о юном возрасте скульптора. Однако Лоренцо, не только интеллектуал, но и любитель хорошей шутки, не мог противиться искушению подразнить мальчика. Поэтому он упрекнул Микеланджело: «Гляди, ты изобразил фавна стариком, но сохранил ему все зубы. Неужели тебе не ведомо, что у созданий столь дряхлых всегда недостает нескольких зубов?»

Лоренцо блистал в жанре публичных поэтических импровизаций, предполагавших спонтанный обмен остротами с аудиторией и весьма любимых флорентийцами. Потому-то шутка о зубах фавна, хотя и лишилась соли за несколько столетий, представляется вполне в его духе.

Однако она не позабавила отрока Микеланджело. «Жизнеописание» Кондиви убедительно передает тягостную неловкость и отчаянное смущение, которое испытал одержимый честолюбием пятнадцатилетний мальчик: «Микеланджело помнилось, будто прошла целая вечность, прежде чем Лоренцо отправился восвояси и он смог исправить ошибку». Потом он взял резец и выбил изо рта скульптуры зуб, образовав в десне зияющее отверстие, словно бы зуб выпал с корнем. Произведя над фавном эту стоматологическую операцию, Микеланджело на следующий день «принялся с нетерпением ожидать прихода Лоренцо Великолепного».

Лоренцо весьма развеселила реакция отрока на его шутку, но, поразмыслив, он не мог не оценить уровень его работы, необычайный в столь юном возрасте; поэтому «он решил помогать и покровительствовать талантливому отроку и принять его в свой собственный дом». Иными словами, Микеланджело пригласили из мастерской художника ко двору, пусть и неофициального, правителя Флоренции.

Эпизоду с головой мраморного фавна свойственна некая сказочная атмосфера, не ставящая под сомнение его подлинность, но кратко и емко передающая те детали, на которые Лоренцо мог опираться в процессе отбора юных талантов. По-видимому, Лоренцо также видел несколько рисунков Микеланджело; весьма вероятно, что он и до появления Микеланджело в саду скульптур слышал о его чрезвычайно многообещающем даровании.

Решив принять Микеланджело в число своих домочадцев, Лоренцо осведомился, чей он сын. «Ступай к отцу, – повелел он, – и передай, что мне угодно с ним поговорить». Услышав приказание Лоренцо, Лодовико преисполнился тревоги и пришел в ужас оттого, что его призывает к себе могущественный правитель города. «Он принялся сетовать на то, что у него-де отнимают сына, одновременно без умолку повторяя, что не допустит, чтобы сын его сделался камнерезом». Потребовалось немало времени, чтобы уговорить Лодовико отправиться к Лоренцо, и убеждали его в том многие, включая Граначчи, а может быть, и Гирландайо. На самом деле подобная аудиенция в палаццо Медичи была редкостной удачей; обычно Лоренцо осаждали флорентийские граждане, жаждущие милостей (один свидетель как-то насчитал в толпе просителей сорок человек), и зачастую требовалось более одного визита, чтобы удостоиться хотя бы краткой аудиенции у властителя города.

Когда негодующего Лодовико наконец волоком приволокли пред очи Лоренцо Великолепного, тот спросил у него о роде его занятий. Лодовико со сдержанной гордостью отвечал, что пребывает в почти совершенной праздности: «Я никогда не занимался никаким ремеслом, но неизменно жил на маленький доход, получаемый с имений, унаследованных мною от предков». Тогда Лоренцо предложил употребить свою власть, дабы назначить его на любую должность, каковая придется ему по вкусу: «Воспользуйтесь моим предложением, ибо я сделаю для вас все, что в моих силах». Впрочем, в итоге отец Микеланджело потребовал должность мелкую и жалкую, синекуру с небольшим окладом на мытном дворе. «Лоренцо Великолепный похлопал его по плечу и с улыбкой промолвил: „Вы обречены жить в бедности“, так как ожидал, что Лодовико попросит большего»[178].

Даже шестьдесят лет спустя Микеланджело помнил этот эпизод в мельчайших деталях и не переставал гневаться на отца, пытавшегося помешать ему ступить на избранный путь, как не переставал стыдиться ничтожности отцовских притязаний.

Глава пятая

Древности

Когда Лоренцо показал ему свою коллекцию, он, не уставая дивиться богатству представленных мраморов, драгоценных камней, хрусталей, а также искусству, с коим созданы изысканные предметы, но более всего ее невероятному изобилию, промолвил: «Ах, вот что по силам совершить увлеченности и любви! Это поистине королевская коллекция, но ни один король не мог бы собрать такую, даже употребив всю свою власть, потратив свою неисчерпаемую казну или развязав войну».

Никколо Валори об оценке, данной герцогом Миланским коллекции Лоренцо Медичи[179]

Битва кентавров. Деталь левой части композиции. Ок. 1492

Лоренцо отвел Микеланджело «в своем доме хорошую комнату, предоставив ему все удобства, какие он только мог пожелать»[180]. По-видимому, она располагалась не в самом палаццо Медичи, где размещалась комната Бертольдо, обставленная такими предметами, как «кровать с периной и подушкой, набитой старыми перьями», «обеденный стол», «старинный сундук, расписанный античными сценами», и приютившая некоторые его рабочие инструменты; все вышеназванное было перечислено в инвентарном каталоге после смерти Лоренцо[181]. Вероятно, Микеланджело жил в сходных условиях, но в одном из имений Лоренцо. Не исключено, что его разместили возле сада скульптур в Сан-Лоренцо, где, согласно налоговой декларации середины девяностых годов XV века, имелись «крытая галерея, покои и кухня»[182].

Вазари добавляет, что Лоренцо «подарил ему красный плащ»[183], видимо, для того, чтобы придать элегантность его облику, а также назначил жалованье в пять дукатов в месяц. Подобные щедрые поощрения талантливого отрока отвечали политике Лоренцо в целом, как понимал ее Макиавелли: «Величайшую склонность имел он ко всем, кто отличался в каком-либо искусстве, крайне благоволил к ученым…»[184]

Отчасти выдающиеся достижения Лоренцо, уместившиеся в относительно короткую жизнь, объясняются тем, что на самом деле он стоял во главе целой команды. Гигантский объем его корреспонденции – во многом следствие усилий секретарей, которые вели его переписку. Предметы искусства для его коллекции отбирали и тщательно исследовали многочисленные консультанты, в том числе Бертольдо и Нофри Торнабуони. Выражаясь современным языком, его двор представлял собой этакий «мозговой центр», составленный