Ленкиным.

— Марш! Марш! — приказал он. — Шпоры! — И вся его кавалькада тронулась рысью в лес.

Справа от переезда разгорался бой. А через переезд торопливо шли тачанки с раскрытыми пулеметами. Появились рысаки Ковпака. Дед сидел один на своей тачанке. Когда тачанка поднялась на насыпь, он крикнул первому попавшемуся партизану:

— Как только все переправятся, беги до Карпенко, пусть свернет бой.

Колонна ковпаковцев вошла в Блитчу — большую приречную деревню. В дальних переулках то там, то тут начиналась стрельба из автоматов и утихала.

Деревня ожила, женщины вышли к калиткам и рассматривали партизан. Затем они затопили печи, и над домами поднялся сизый дым.

Над рекой Тетерев, которая протекала мимо Блит-чи, в чистом весеннем небе застыли два облачка.

Дед вышел на берег. Он сел на бревно, глаза его устремились на луг. О чем он думал? Я подошел к нему. Он повернул голову. Добрые его глаза точно солнечным теплом обдали меня.

— Шапки-то менять скоро придется, — сказал он.

— Да, весна, — ответил я.

— Эх, раздолье приходит, в лесах жить можно будет, — сказал он, смотря на заречный лес.

— Вы невеселы сегодня, — заметил я.

— Не до веселья, — сказал он и вздохнул. Я еще не видел его таким удрученным.

— Если бы у меня сейчас было много взрывчатки и время, то гитлеровцы, пожалуй, не могли бы пройти с правого на левый берег Днепра, — задумчиво начал он. — А теперь их резервные дивизии проскочили через Фастовский узел. Известно вам, что гитлеровцы подразделяют железные дороги по их значению на три класса? И Фастов, как железнодорожный узел, они относят к первому классу.

Дед глядел на реку. Там на берегу женщины полоскали белье, звонко разговаривали, смеялись.

— Да, — сказал Дед, — пойдем теперь на север. Не слыхал о флоте фашистском?

— Слыхал, — ответил я.

Ласточкин уже выследил движение флотилии противника на Припяти. Пароходы тянули по Припяти, а затем по Днепру к Киеву караваны барж с боеприпасами и военным имуществом.

— Мы завершим этот рейд разгромом флота, — сказал Ковпак. — Правда, с Фастовским узлом неладно у нас получилось…

Становилось жарко. Дед поднялся, распахнув шубу, неспешно пошел по селу. Девчата, сидевшие на бревнах, с интересом смотрели на него. Ковпак подмигнул им:

— Греетесь?

— Греемся, — ответили те. — Ты, дедушка, тоже, воюешь? — засмеялись они. — Сидел бы около старухи.

— Сидел и около старухи, — ответил он, улыбаясь, — а теперь не сидится.

Не знали блитченские девчата, что мимо них шел тот самый легендарный старик, который увел с собою их женихов, о котором они слышали и будут еще слышать много рассказов.

— Не сидится, — повторил он и, посматривая по сторонам, пошел к большому дому на площади, к сельской управе, около которой толпились его ординарцы.

Ковпак сидел за столом в ватнике и ватных брюках. Свет от окна падал на его седую бороду, и от этого она казалась серебряной. Глаз за очками не было видно. Лысина сверкала на его голове. Он настолько был сосредоточен чтением каких-то бумаг, что не заметил, как я вошел и стал за его спиной. Изредка он подчеркивал кое-какие места и, качая головой, говорил: —Цикаво!

В его руках был перевод дневника немецкого учителя истории и философии, убитого ковпаковцами в Ровенской области.

Дед повернулся и, заметив меня, сказал:

— Никогда тихо не подходи к человеку сзади. Испугать можешь.

— Извините, — сказал я.

— Вот так политика, — сказал он, указывая на дневник.

— Какая? — спросил я.

— Вот, посмотри. — И он подал мне страницы перевода. — Запиши себе, пригодится. Такое надо у нас печатать чаще. Народ увидит, что от него гитлеровцы хотят.

«Гитлер говорил: кто может оспаривать мое право уничтожить миллионы людей низшей расы? — писал учитель истории и философии. — Я буду систематически мешать увеличению их численности, отделяя, например, в течение долгих лет мужчин от женщин. Начиная с настоящего времени задача германской политики, рассчитанной на длительный срок, — остановить всеми средствами плодовитость славян. В прошлое время за победителями признавали полное право истреблять племена и целые народы.

Если мы хотим создать нашу великую германскую империю, мы должны прежде всего вытеснить и истребить славянские народы: русских, белорусов, поляков, чехов, словаков, болгар. Нет никаких причин не сделать этого».

Ковпак изредка посматривал на меня поверх очков, наблюдая, какое впечатление производит дневник. Я помолчал, а потом продолжал читать;

«Народ, который считает Льва Толстого великим писателем, не может претендовать на самостоятельное существование».

«Для твоей личной славы ты должен убить ровно 100 русских, это справедливейшее соотношение: один немец равен 100 русским».

— Вот это бумага! — сказал Ковпак. — Интересная бумага. Дальше, дальше читай.

«Балтийские государства, Польша, превращенная в чисто этнографическое понятие и отделенная от моря с севера, увеличившаяся Венгрия, поделенная Сербия и Кроация, уменьшившаяся Румыния, отделенная Украина, целый ряд южнорусских областей и государств, а также государств кавказских — такова будущая федеративная Германская империя, откуда Германия будет черпать свое могущество».

— Там и про нас написано, — сказал Ковпак. — Вот, черти, не забыли все-таки.

«Агрессивные действия партизан в оккупированных частях, призыв к организации соединений из молодежи и особенно враждебно настроенных жителей может привести к тому, что начнется «малая война». Следствием ее будут агрессивные действия населения против солдат, мотоциклистов, складов, оккупационных управлений и т. д., различные акты саботажа и диверсии.

Все это должно подавляться оружием до полного уничтожения без всякого сожаления.

Где наблюдается пассивное сопротивление и нельзя сразу найти непосредственных виновников и наказать их требуемым образом, необходимо по приказу офицера предпринять массовые карательные мероприятия».

— Вот чего они хотят, — сказал Ковпак. — О партизанах не забыли. Спасибо и за это.

В хате стояла тишина, располагавшая к раздумью.

— Откуда только враг берется, — сказал я. — Бьют, бьют его, а он все идет и идет из Германии.

Ковпак неодобрительно посмотрел на меня. На лице его резко обозначились морщины.

— Ну и что же, — ответил он. — Мы не пришли их считать, мы пришли их уничтожать.

И я вдруг представил себе огромные пространства нашей земли, оккупированной гитлеровцами. Противник завладел большой площадью европейской части Советского Союза. И дороги, растянувшиеся от Германии через Польшу, Белоруссию и Украину, стали самыми уязвимыми местами фашистских оккупантов. Огромнейшие территории, покрытые лесами, позволяли маневрировать в тылу врага не только мелким партизанским отрядам, но и крупным соединениям вроде ковпаковского.

Дед потушил окурок и сказал:

— Мы многое можем использовать при наступлении противника. Узкие клинья, которые они забивают иногда в нашу оборону, всегда уязвимы со стороны своих флангов и тыла.

Сидор Артемьевич подумал, снял очки и, бережно уложив их в старенький, обмотанный почерневшей суровой ниткой футляр, продолжал:

— Главный наш козырь — маневр, свободное