и ударишь по правому флангу противника. Больше смелости. Понял?

— Так точно, — ответил тот. — Можно выполнять?

— Давай, — сказал Дед. — Ни ранения тебе, ни смерти.

Исход боя зависел от этих рот. Если хоть одна из них станет действовать робко, бой может быть проигран.

Слева от дома лесника, где до этого все было тихо, вдруг наперебой застрекотали автоматы.

— Карпенко пошел, — сказал удовлетворенно Руднев. — Началось.

И точно подтверждая слова комиссара, издалека, справа, в глубине леса, заработали ручные пулеметы Ефремова.

— Ну вот, хороший день, Дед, — подмигнул Ковпаку Руднев.

— Коженков, давай тачанку! — крикнул Вершигора.

Его ездовой, куривший вместе с ординарцами у стены, бросился через улицу к своей тачанке. Спустя минуту он подъехал к штабному домику.

— Поедем к бою, — сказал Вершигора.

Тачанка шла низиной, по которой выносили из леса раненых партизан. Коженков нахлестывал лошадь. Звуки боя на центральном участке постепенно ослабевали, тогда как на флангах они становились все слышнее. У крайней хаты стояли Базима и командир батальона Кульбака. Отсюда Базима руководил центральным участком боя. Батальон Кульбаки в начале боя принял на себя основной удар и сделал все, чтобы задержать фашистов и заставить их залечь на снегу в лесу.

— Что за оказия на флангах? — вместо приветствия спросил Базима.

Он был одет в ватную куртку и дрожал не то от холода, не то от возбуждения. Он не знал еще об ударах, нанесенных по флангам противника.

— Карпенко и Ефремов включились, — ответил Вершигора.

Дальше ехать пока нельзя было.

— Атака! — крикнул кто-то.

Это слово тут же передали по цепи. Никакой суеты — ковпаковцы стояли на своих местах. Некоторые посматривали на свои автоматы, словно видели их впервые. Ждали.

Гитлеровцы поднялись в атаку. В них никто не стрелял. Они что-то кричали, но из-за глубокого снега двигались медленно. Они были хорошо видны на белой поляне, в то время как сами не могли видеть партизан, скрывавшихся за деревьями. Ковпаковцы чувствовали себя уверенно на своей позиции. Они долго шли до этих лесов, много мерзли ночами на маршах и никак не могли упустить возможность по-настоящему сразиться.

Когда гитлеровцы выбежали на середину поляны, кто-то крикнул невнятное слово вроде: «Начинай!»— и грохот десятка автоматов и пулеметов оглушил лес. Петрович стоял за сосной и стрелял короткими очередями. Цепь атакующих остановилась. Несколько солдат упало, и тогда невесть откуда взявшийся высоченный Кульбака закричал своим высоким голосом:

— В контратаку поднимайсь!

Точно вскинутые пружиной, бойцы выбежали из-за деревьев и, стреляя на ходу, устремились к противникам. Те, очевидно, не ожидали ответной атаки и остановились. И тогда с бугра, с исходного рубежа гитлеровцев, бросились на ковпаковцев десятка два овчарок.

Собаки уже обогнали своих солдат. Лежавший слева между сосен пулеметчик ударил по ним. Штук шесть собак остановились и, сев на задние лапы, стали с визгом зализывать раны, но несколько прорвались и, рыча и воя, наскочили на партизан, с ходу кидаясь на груди и плечи. Это были страшные схватки людей с животными. Ковпаковцы, обегая места, где происходили эти схватки, продолжали наступление. Собак добивали ножами и пистолетами. Бойцы устремлялись за своими и вливались в контратакующие цепи. Фашисты отпрянули вправо, но их снова встретили пулеметчики Ефремова.

— Здесь картина ясная, — сказал Вершигора. — Поедем в деревню.

По пути он взял двух раненых. У крайней хаты тачанка остановилась. Один из командиров отчитывал бойца, называя его трусом и мерзавцем.

— За что ты его так? — спросил Петрович.

— А как же, новичок, вот и оставил позицию, — ответил командир. — Пулемет оставил. Хорошо, что другой подхватил.

Потом проехали в знакомую низину.

— Знаете, это легко сказать — «он трус», «он несмелый человек», — сказал Петрович. — Попробуйте сразу стать храбрым. Ведь храбрость не что иное, как опытность. — И он, подумав, добавил: —Только изучение поведения врага и его уловок, знание своего оружия, помноженное на чувство человеческого достоинства и гражданского долга, делает людей на войне смелыми.

Мы уже поднимались в гору, когда Петрович повернул свою бороду в нашу сторону, улыбнулся и сказал:

— Вот почему все мы уверены, что самый храбрый среди нас — Ковпак.

Раненые сидели молча. Санитарки наскоро перевязали их еще в лесу, и они отправлялись в санчасть. Петрович снял шапку. Вытаскивая из своих карманов собранные им документы гитлеровских солдат, он складывал их в шапку и наполнил ее доверху. Потом он задумался.

— Нужен хотя бы один живой фашист, — сказал он сердито.

Ковпаковцы брали пленных только во время стычек на марше. В крупных боях, которые они вели с превосходящими силами противника, им было не до разведывательных исканий Вершигоры.

Мы подъехали к штабу. Дед с Рудневым стояли на старом месте. Петрович выхватил из шапки кипу гитлеровских документов и бросил их на дорогу.

— Дед, Дед! — воскликнул он. — Сам по-пластунски ползал в австрийские окопы за «языками», два Георгия за это получил на первой мировой войне, а сейчас воюешь «без пленных».

— Ты что, бунтуешь? — спросил Ковпак.

— Да как же, разведчики с ног сбились, — сказал Вершигора, — «языка» никак не добудут, а тут по вашему приказу схваченных живьем офицеров бьют.

— Э, братик, — сказал Дед и полез в карман за махоркой, что у него всегда было признаком волнения или успокоения.

Услыхав, что его приказ выполняется, он довольно кивнул головой. Задумчиво свертывал он цигарку, закури#, подошел к нахмуренному Петровичу и, положив руку на его плечо, сказал:

— Вот ты говоришь, что я старый солдат. Что верно, то верно. Солдат на умении воюет, на выучке. А наши батальоны разве из солдат состоят? Кульбака с Матющенко — кооператоры, Базима — директор средней школы, Карпенко — неизвестно откуда, одним словом, сбор богородицы. А воевать мы обязаны не хуже, чем солдаты. Ты пойми, что это же партизаны, они воюют духом, душой. Им только бы убить фашиста. Ну, не будем считаться. Ординарец! — крикнул он.

Семенистый подбежал к нему.

— Скачи до Карпенко, — сказал он, — скажи, что командир требует двух гитлеровцев. Скажи ему: живых-здоровых, одним словом, в натуральном виде.

Петрович отошел от Ковпака и махнул рукой Коженкову:

— Поедем на левый фланг.

Грохот боя в той стороне иногда начинал нарастать и, дойдя, казалось, до наивысшей точки, обрывался и вновь возникал. Мы остановились у леса, сошли с тачанки и пошли в направлении боя. Под соснами медицинские сестры перевязывали раненых партизан. Непонятные ложбинки, такие, словно кто-то здесь тянул бревна, уходили в глубь леса. Мы пошли туда. Каждая такая ложбинка приводила к трупу врага, а то и к двум.

— Видишь, какая драка была, — сказал Петрович. — Фашисты своих раненых после боя тянули, — и он указал