Тем временем, все члены группы вернулись с работы, и в гетто им стало известно о катастрофе. Все согласились с тем, что нам больше нечего делать в гетто. Мы подозревали, что в полиции безопасности не поверят в наивный рассказ о случайной находке пистолета, и товарищи наши не выдержат пыток "гестапо". Даже еще один день нашего нахождения в гетто может завершиться арестом всей группы и смертью.

Спустя несколько часов уже всему гетто стало известно о группе вооруженной молодежи, и по взглядам, обращенным на нас, мы поняли, что им известны имена всех членов группы. Большинство смотрело на нас с открытой враждебностью. Они считали, что из-за нас всех в гетто расстреляют. Двое из взрослых поддержали нас: Иаков, отец Саула Михельсона, и Хаим, отец Давида и Бориса Йохая. Они еще раньше знали о существовании нашей группы, и даже иногда помогали нам добрым советом, в котором мы, молодые, несомненно, нуждались.

Мы решили собраться в 11 часов ночи у дома Моше Шотана, каждый со своим оружием. Мы покинем гетто и уйдем в леса. Мы надеялись, что никто нас не увидит выходящими из гетто. И все же не все прошло гладко, как мы предполагали. Люди чувствовали, что мы собираемся покинуть гетто, и почти половина населения гетто, семьи наши и члены "юденрата", пришли к месту нашей встречи. Люди убеждали нас, что нам нельзя покидать гетто. Главным доводом было то, что если завтра мы не выйдем на работу, ответственность падет на наши семьи. Если немцы узнают, что из гетто ушли евреи в лес, чтобы воевать против них, они расстреляют всех жителей гетто.

Реакция немцев всегда была жестокой. У членов "юденрата" были еще доводы против нашего ухода, но они не сказали об этом вслух. Они знали, что "гестапо" не поверит в рассказ о "находке пистолета", ибо, по их мнению, пистолет не мог там так долго лежать, да и был он вычищен, смазан и готов к употреблению. В "гестапо" явно могли подозревать, что кроме этих двух парней, попавших к ним руки, существует в гетто еще большая группа вооруженной молодежи. Судьба Гершки и Рувки была предрешена, в "гестапо" их будут пытать до смерти, чтобы добыть у них имена остальных товарищей. Мы знали также, что "гестапо" потребует от "юденрата" наши имена, и жители гетто, и "юденрат" понесут ответственность, и будут расстреляны, если нас не найдут. Сотни собравшихся вокруг нас людей требовали от нас не покидать гетто, что приведет к уничтожению всех его жителей, мужчин, женщин, детей. Вокруг нас стояли остатки еврейской общины Свинцяна, которые были рядом с нами столько лет, среди них люди, учившие и воспитывавшие нас, члены семей, родители, братья и сестры.

Что нам было делать? Мы знали, что, оставшись в гетто, мы обречены на смерть, но, может, остальные евреи гетто спасутся. Мы полагали, что Гершка и Рувка не отступятся от версии о случайной находке пистолета. Но мы были наслышаны о способах пыток и допросов в "гестапо", и сомневались в том, сумеют ли выстоять и не сломаться, выдать товарищей, и тогда нас тоже ожидает арест, пытки и расстрел. Все наши мечты о партизанской войне и отмщении врагу, испарились. В противовес этому, была у нас возможность в течение считанных минут покинуть гетто и уйти в леса. Пришла весна и вместе с ней возможность закрепиться в лесах. Уход в леса означал войну против немецкого зверя и его сообщников — литовцев. Мы ненавидели их так же, как немцев, которые жестоко наказывали за помощь партизанам, за присоединение местных жителей к ним — путем коллективных наказаний, расстрелов заложников. Наказание евреев было стократ более жестоким. Выбор был труден. Мы шепотом советовались между собой. Были крики с обеих сторон. После долгих колебаний мы решили остаться. Мы не хотели брать на свою совесть жизнь 500 евреев гетто.

Мы не могли теперь вернуть оружие в наши дома из-за сопротивления членов семей, а другого укрытия в гетто у нас не было. Решили его спрятать в заброшенное здание еврейской религиозной школы — йешивы, по внешнюю сторону забора из колючей проволоки. Попросили жителей гетто и часть наших товарищей вернуться по домам. Остались пятеро из нас, чтобы перенести и упрятать оружие. Вошли в здание школы без окон и дверей. На полу разбросаны были священные книги. Мы выкопали ямы под остатками пола и упрятали туда оружие, завернутое в мешки. С тяжелым сердцем вернулись в гетто. С каким трудом, рискуя жизнью, мы добыли это оружие, и вот, оставили его за пределами гетто. В моей памяти встала картина двухлетней давности: сдающиеся в плен офицеры и солдаты польской армии в Варшаве, со слезами на глазах, бросают оружие. И в наших глазах стояли слезы. Мы молча расстались, и каждый пошел к себе домой, ждать гестаповцев. Мы ведь готовились к бою в гетто, когда придут нас убивать, прорвать цепь полицейских, которые окружат гетто в день нашего уничтожения, сражаться в лесах и мстить немцам. К этому мы готовились, а не к тому, чтобы сидеть по домам и ждать ареста. Тяжело было смириться с мыслью, что нам придется идти как скот на убой. Я впал в тяжкую депрессию, которой не было у меня на протяжении последних двух с половиной лет.

Рувка и Гершка были в руках литовской полиции. Несмотря на ранение, Гершка содержался в отдельной камере без никакой врачебной помощи. Оба говорили, что нашли пистолет случайно. Литовцы им не верили и обещали освободить, если те откроют им имена членов группы и место, где спрятано оружие. На вторые сути после ареста их начали пытать. Вначале избивали их резиновыми палками, затем зажимали пальцы между дверьми. Но пытки не помогли: они не открыли рта. В полиции работала уборщицей еврейская девушка. На второй день после ареста она видела Рувку после допроса: он был бледен, на лице были видны следы ударов, изо рта сочилась кровь. Проходя мимо девушки, сказал ей на идише: "Передай ребятам, чтобы они не боялись, я не предам никого, и пусть отомстят". Это был последний привет от них.

На третий день ареста, 16 апреля 1942, на рассвете, послышались выстрелы с еврейского кладбища. Спустя некоторое время в гетто стало известно, что Рувка и Гершка были расстреляны. Вместе с ними расстреляли девушку из нашего городка Сару Левину, которую поймали в одном из окрестных сел с фальшивыми "арийскими" документами. Смерть Гершки и Рувки нанесла мне двойной удар не только потому, что ни были членами группы, а потому, что были моими личными друзьями. С 1939 мы втроем учились в одном классе, а с Рувкой я два года сидел за одной партой. Оба мы были членами организации "Молодой халуц", оба мечтали о репатриации в страну Израиля. Рувка был отличным спортсменом, часами я следил за его игрой в футбольной команде. Преподаватель физкультуры предсказывал ему великое будущее. Все было стерто его гибелью.

Гершка и Рувка были первыми жертвами в нашей группе. Очень редко, кто не сломался под пытками нацистов. Гершка и Рувка в свои 17 лет выдержали всё с великим мужеством. И на краю могилы, перед расстрельной командой, не сломились. Ненависть к немцам, верность группе и вера в то, что мы отомстим за них, держали их до последней секунды их жизней.

Спустя несколько дней мы решили собраться и обсудить наши дальнейшие действия. Мы все еще не были уверены, что о нас не сообщили в полицию, что Гершка и Рувка не передали им какую-либо информацию о нас. Тот факт, что мы были известны всем жителям гетто, «юденрату» и еврейской полиции, был слишком опасен для нас. Кто-то может обронить слово, и это дойдет до властей. Но дни проходили, и с ними крепла наша уверенность в себе, ибо никакие сведения о нас не дошли до германской власти.