На крыльце послышался громкий дробный стук — маленький человечек, приученный к порядку, прежде чем войти, отряхивал обувь. Появился Славка и остановился на пороге:

— Мам, а мы уже кроликов накормили и травы нарвали. Много-много!

— Молодцы, ребятки!

— А теперь можно сходить в гараж, на новую машину поглядеть?

— Я же запретила в гараж ходить и на конюшню запретила. Или забыл?

Нет, Славка помнил суровое материнское запрещение — осторожно почесал сзади.

— А говоришь — молодцы! — обиделся Славка. — Тогда в канцелярию разреши сходить, посмотреть, что там папка делает. Может, он уже соскучился?

— Я бы разрешила, Катюша, — вмешалась Наталья Павловна так, будто сама отпрашивалась. — Может, и в самом деле папка соскучился?

— Ладно, идите, раз уж тетя Наташа просит, — нехотя разрешила Вяткина. — Только не балуйтесь, не ссорьтесь, не деритесь — я ведь все равно узнаю!

— Не будем драться! — сорвался с порога Славка, и уже на крыльце раздался его торжествующий клич: — Ура-а, Колька! Мамка разрешила папку попроведать!

— Радости-то сколько! — впервые, пока была здесь, улыбнулась Наталья Павловна.

— Им радость, а отец не любит, когда они в канцелярию ходят. Сегодня, может, и не прогонит — ради вас... Да и мне, скажу правду, не глянется это, когда они туда ползают. Отец не станет с ними возиться, ему всегда некогда: то книгу свою заполняет, то к занятиям готовится, то на стрельбище собирается. С утра до вечера хватает дела... У солдат мои ребятишки вроде живых игрушек для забавы... Сами недавно из ребячьего возраста вышли. Это на службе они серьезные, а так — мальчишки мальчишками, взрослого-то у них только рост под притолоку...

Все женщины в отряде, не только молоденькие жены лейтенантов и прапорщиков, вчерашние девчушки, еще не привыкшие к многотрудной и многосложной роли хозяйки семьи и не совсем еще уверовавшие, что теперь они все могут делать — даже есть варенье сколько захочется! — не испрашивая на то разрешения родителей, — все женщины в отряде относились к Наталье Павловне Кузнецовой с особым уважением. Но и робели перед ней... Не была исключением и Екатерина Вяткина, мать двоих детей...

Наталья Павловна знала это, понимала, что хоть и храбрится Вяткина, но все-таки робеет первой начать нелегкий разговор, и потому сама решила начать его. Начала не прямо.

— Славное у тебя получилось варенье, Катерина, — ягодки целенькие! — похвалила она. — От кого это ты научилась такое диво варить?

— Дочери от матерей учатся чаще всего. Мамка у меня мастерица насчет вареньев! Да не только насчет вареньев. Грибы, огурцы солить, капусту квасить — тоже мало кто сравнится с ней. У меня получается хуже.

— Раз уж о матери зашла речь, скажи ты мне, пожалуйста, чего это она так рано уехала от вас?

— Самолюбия у нее через край, у матушки родненькой моей, — и добавила, будто глотала что через силу: — Поссорились мы с ней.

— Как так?

— Да так вот и поссорились — из-за ребятишек. Началось-то все у нас из-за Славки...

Екатерина Вяткина рассказывала, а Наталья Павловна мысленно приводила ее сбивчивый рассказ в некоторый порядок, чтобы можно было понять как-то, разобраться в случившемся.

И все оказалось куда сложнее, чем считала Екатерина Вяткина: «Началось-то все у нас из-за Славки». Нет, куда раньше это началось, постепенно накапливалась у матери горькая горечь, которая потом вылилась в ее, казалось бы, внезапное решение уехать.

Анна Егоровна, мать Екатерины Вяткиной, прожила на заставе больше двух месяцев. По приезде была у нее задумка: погостить до половины сентября — пенсионерка, она свободно распоряжалась своим временем.

У Анны Егоровны кроме Екатерины были еще три дочери, две старшие давно обзавелись семьями и жили в Череповце. Младшая дочь, теперь тоже замужняя, но пока бездетная, жила вместе с матерью в родном селе Воскресенском, в каких-то тридцати километрах от Череповца. Можно считать, три дочери были рядом, а вот четвертая, Екатерина, укатила на самый-то край нашей земли и видела она ее реже всех. Вот и решила пожить у нее подольше.

Решить-то решила, но еще до серьезной этой стычки из-за внука Славки начала подумывать о возвращении домой.

Первое время, после двухлетней разлуки, Анна Егоровна смотрела на все как бы сквозь розовую пленку: живут Катерина с мужем своим дружно, при полном достатке, внуки Славка и Коленька здоровенькие, ухоженные, обутые-одетые. Все, казалось бы, ладно.

А чуть позднее, когда с глаз Анны Егоровны мало-помалу стала спадать розовая пелена, она почувствовала, что с ее дочерью Катериной не все ладно, что в ее характере и повадках появилось что-то чужое, неприятное и раздражающее.

На заставе кроме Екатерины Вяткиной жили еще две женщины — молоденькие жены заместителей начальника. Настолько молоденькие, что и женщинами-то называть их как-то язык не поворачивался: обе тоненькие, как тростиночки, — вот-вот переломятся, по-девчоночьи беспечные, не подготовленные к самостоятельной жизни своим домом, своей семьей, хотя обе уже стали мамашами, правда недавно, — одна — месяц назад, другая — полгода. Екатерина Вяткина относилась к ним так, будто была их начальницей: покрикивала, отчитывала, как иной раз отчитывают командиры нерадивых подчиненных. Только нарядов вне очереди не объявляла да на гауптвахту не сажала.

— Ты какой-то командиршей заделалась, — сказала Анна Егоровна своей дочери. — И слова доброго не скажешь бабенкам, все покрикиваешь.

— Бегут из-за каждого пустяка: как щи заправить, как манную кашку сварить. Надоели!

— Ты же постарше их, кое-чему и от меня научилась, и от других людей. Как это ты не поймешь?.. И ведь втроем вы тут, и жили бы вроде одной семьи, душа в душу, друг дружке на радость... А ты чего-то возгордилась, нос воротишь. Или оттого, что мужик твой тут самый главный начальник?

Кто бы другой сказал это, а не мать родная, которой Екатерина привыкла не прекословить, она бы еще поспорила. Но тут призадумалась, а теперь призналась Наталье Павловне:

— «Возгордилась, нос воротишь...» Неужели появились у меня такие замашки?

— Матери не только глазами — и сердцем видят, — сказала Наталья Павловна.

Анна Егоровна и другое увидела, приметила в своей дочери такое,