– Заорешь – убью. Веди себя тихо – останешься жить, – произнес над ухом Лешки холодный, равнодушный голос. И от этого голоса она вдруг обмякла, подкосились ноги. Страх сковал ее, сделал послушной. Она привыкла жить в страхе, но эта жесткая рука, и ветвистый шрам на лице, и холодные серые глаза показались ей куда страшнее, чем дьявольская воля Отца. Лешка отползла в угол, забилась там, свернулась калачиком и замерла, опасаясь даже поглядывать в его сторону.

За ним в комнату шагнул еще один. Быстро бросился к лежащему на полу пленному, наклонился над ним, присел на колено, вытаскивая кляп, перерезая веревки. Пленный судорожно глотнул ртом воздух, а потом разразился отборной бранью:

– Сука, мать твою!

Гвездослав появился на пороге комнаты. В мгновение оценил опасность и бросился обратно, к раскрытому окну.

– Куда?! – В окне появился Блажь, ткнул дулом автомата.

Гвездослав заметался, скидывая на пол лавку, опрокидывая стол, создавая между собой и пришельцами баррикаду, словно это могло его спасти. А они стояли и смотрели, молча и страшно, как судьи.

– Чего задергался-то? – Свят перекрыл вход в комнату. – Совесть жмет? Давай, вылезай на свет божий.

Он замер в углу, куда сам себя загнал. Смотрел на Свята, на Полоза, на разбитое лицо Нестера и лихорадочно соображал, что делать. Потом вдруг заголосил, звал Чуху, мужиков, а они все смотрели на него, ждали, пока дойдет, что помощи ждать неоткуда и он остался с ними один на один.

– Хорош голосить. Никто тебе, гнида, не поможет. Вылезай!

– Я им Отец! – заверещал он. – Никто вас отсюда не выпустит!

– Ага, Отец. Что-то помощников только не видать.

– Хватит с ним разговаривать! – Нестер сплюнул кровь изо рта. – Кончай его, Свят, и все дела.

Уже не соображая, что делает, Гвездослав схватил лампу с прикроватной тумбочки, бросил в Свята. Свят увернулся, лампа разбилась о косяк двери, выплескивая горячее масло. Огонь бросился лизать сухую древесину, а Гвездослав рванул через противников, стараясь выскочить на свободу. Полоз подставил ему подножку, и Гвездослав упал, раскорячив ноги, барахтался, запутавшись в длинной рубахе, словно перевернутый на спину таракан.

– Ишь ты, прыткий какой! Что, старик, неохота помирать? А людей живьем жечь было охота?

– Сатана! – не своим голосом завопил Гвездослав. – Изыди от меня, отойди, нечистый! Отойди!

– У тебя вроде бы про сатану ничего не было. – Свят шел за ним по пятам, а когда он попытался вскочить на ноги, от всей души заехал ногой по яйцам. Полоз бросил Святу нож. Свят ловко поймал его и, пока Гвездослав корчился от боли, схватил его за волосы, откинул назад голову, обнажая жилистую, в морщинах шею, и быстрым движением перерезал ему глотку.

Соседнюю комнату уже вовсю пожирал огонь. Плясал на занавесках, жадно заглатывал дверь, заполняя пространство горьким дымом.

– Жарковато стало. А, Стас?

Полоз не ответил. Переступил через дергающееся в судорогах тело Гвездослава и вышел за порог. В сенях заметил сжавшуюся Лешку. Схватил за шиворот и выволок из горящего дома.

Мужики поселения толпой стояли около деревянного идола. Молча смотрели, как пылает дом. Никто не загородил бойцам дорогу, никто не бросился с топором. Отступили, давая дорогу, провожали глазами, и только Лешка шмыгала носом, переступая босыми ногами на холодной земле.

– Идут за нами? – спросил Блажь, поддерживая Нестера.

– Нет. – Якут оглянулся. На фоне пожарища мужики казались слепленными в однородную темно-серую массу. Он вел к дому Чухи, забирать оставшиеся вещи. – Они теперь без поводыря остались. Пока нового выберут, пока то, пока се – не до нас будет.

– Думаешь, выберут? – засомневался Блаженный.

– Выберут, выберут. Как я понял, им это надо – чтоб кто-то их вел, законы ставил. Тогда они себя стадом не чувствуют, понимаешь?

Блажь фыркнул, но ничего не сказал.

Они не видели, как кто-то принес лопату и принялся выкапывать из земли деревянного идола.

С каждым днем они все дальше уходили от негостеприимной деревни. Оставляли за спиной наступающий рассвет, горящую берлогу главного, идола, брошенного мужиками в огонь. В погребе Чухи было найдено восемь единиц оружия, патроны, запас вяленого мяса и самогон в разномастной посуде. Самогон оставили, а вот мясо взяли. Досталось и немного патронов, подходящих по калибру. Якут брать ничего не хотел, но Полоз настоял – неизвестность впереди заставляла не разбрасываться возможностями.

Вот так оно бывает. Затерянное в лесах поселение жило жуткой, бредовой жизнью, жители деревни, сами того не замечая, совершили самое страшное преступление против себя самих. Смирились. Выработали для своих нужд удобнейшую отмазку «не мы такие, закон такой». Устои. Правила. А разве может человек жить себе без правил, без закона? Даже если он коряв и убог, если дик и воняет от такого закона мракобесием и мерзостью. Ковырялись на своих огородах, выращивали картошку и капусту, гнали самогон, накачивали своих баб или просто стояли и ждали, когда придет какой-нибудь Чуха, схватит жену или дочку, потащит в свое логово. А потом она вернется, одернет рубаху и снова на огород. Дали над собой власть свихнувшемуся деду, безропотно, покорно отступили. Почему? Почему не нашлось среди них здоровых, крепких мужиков – одного или двух, кто бы дал отпор плюгавому Чухе, «пустил красного петуха» над крышей зарвавшегося деда, взял в свои руки собственную жизнь. А может, и нашлось, и не один, не два, а остальные забили их до смерти, угрюмо топтали сапогами и опорками, чтоб не высовывались, жили «как все». Вот что страшно. Жили «как все». «Как все», стояли перед очередным костром, слушали вопли несчастных, коим не повезло забрести в их «медвежий угол», вдыхали запах паленого мяса, а потом расходились по домам, к картошке и самогону. И «наше дело сторона». «Не мы такие. Закон такой». Как быстро эпоха Поворота Мира превратила людей в зверей. Нет. Куда хуже зверей. В равнодушное, тупое стадо.

А потом пришли они. И не в оружии было дело, не в превосходстве АК над берданкой. Просто были связаны меж собой узами прочнее, объединены забытыми здесь вещами – дружбой, взаимовыручкой, простыми человеческими спайками и связями. Были и ушли. Оставили за собой два трупа, сгоревшую хибару, двоих покалечили в бане. А не было бы связей – ушел бы Якут. Надолго бы «веселье» растянулось. Вытаскивали бы по одному из бани, мучили перед смертью, друг перед дружкой и безумным дедом выслуживаясь. А он мерил бы ногами километры, уходил бы дальше, в неизвестность. Чтобы рано или поздно нарваться на другую деревню, охотников, дикарей и кого там еще Блажь расписывал. Нет, не получается Якута представить. Не выходит. Может, тем и отличаются они от угрюмых селян? Может, и дойдут до Москвы, сделают дело, смогут, оттого что нет у них шкурного интереса, не хранит один от другого камень за пазухой?

– Стас.