Позже он познакомился и с привезшим ее сюда для поправления здоровья дядюшкой, и с ней самой, и влюбился. Влюбился сразу, безоговорочно и, видимо, навсегда. Елена. Его Елена Прекрасная была послана ему судьбой за все долгие годы ожидания и одиночества. Их с дядюшкой вояж подходил к концу и в следующем месяце они намерены были возвратиться в Россию. Андрей Григорьевич объяснился с Еленой, уехал к матери и та, уже не ожидая такой радости на самой старости лет, дала им свое благословение. Андрей направлялся в город, куда должен был прибыть пароход с его невестой, когда по дороге его коляска встретилась с той, в которой ехала Наташа. Они остановились.

***

Эх, дороги, дороги! Да где ж еще случаться судьбоносным встречам! Наталья Кузяева с годами чуть располнела, но сохранила ту мягкость черт и внутренний свет, который так волновал душу Андрея в молодости. Она вглядывалась в его лицо, то ли с некоторым опасением, то ли с неизвестной надеждой. Увидев что-то для себя важное, она выдохнула: «Ты вернулся!». Андрей Григорьевич вслушивался в свое нутро и не мог там различить ничего, кроме спокойной и искренней радости от встречи. Они проговорили наверно с час! В конце она совсем по-простому спросила: «Никакой обиды не держишь?». Он улыбнулся и покачал головой: «Что ты! Я сейчас так счастлив, как будто, наконец, меня собрали воедино из разрезанных частей картинки. Никакого зла нет и быть не может. А как у Антона дела?» Она погладила себя по животу и ответила: «А мы опять сына ждем! Будешь ему крестным?» И они разъехались в разные стороны с тихим чувством счастья внутри, что теперь вот уж точно – друзья. Навсегда.

На этом месте хочется остановить рассказ, пока так все хорошо и безмятежно, как редко случается в жизни. Но долго так не бывает. Жизнь не останавливалась, а шла дальше. У Натальи и Антона родился второй сын, Митя. Крестным Андрей так и не стал, был в отъезде после своей свадьбы, пришлось Кузяевым обойтись без него. Но душевное предложение родителей Полетаев помнил всегда, и о мальчике заботился, как о родном. А через три года родилась Лиза. Когда ей исполнилось шесть лет, умерла ее бабушка, мать Андрея. А Лизина мама, по всей вероятности, уже тогда была охвачена сгубившей ее через несколько лет болезнью, но в детстве подобного не замечаешь.

Когда дочери исполнилось десять, родители решили отдать ее в Институт с постоянным пансионом, а все силы уделить лечению Елены. Но дальше началась полоса несчастий. Вылечить Лизину маму так и не удалось, Андрей снова остался один. Верная Егоровна сопровождала его повсюду – и в городе, и в Луговом. А Лиговское-Дальнее к тому времени пришлось продать. Будучи почти ровесницей своему «благодетелю», и даже чуть младше него, Егоровна, возраст которой с определенного момента вообще перестал играть хоть какую-то роль, взяла на себя все домашние заботы и опекала Андрея Григорьевича как ангел-хранитель или как мать-наседка. А спустя два года, ранней весной, по крепкому еще льду перевозя через Оку заготовки для мастерских, мгновенно, вместе с возом ушли под воду Антон и Володя Кузяевы. Вдова осталась с подростком-сыном на руках и всем мужниным производством на шее.

Андрею Григорьевичу Полетаеву пришлось снова вспомнить все свои прошлые знания, навыки и взять заботы на себя. Формально все принадлежало вдове, но ясно было, что дела она вести не сможет, и было решено привлечь несколько надежных и заинтересованных людей, имеющих вес в городе. Принять участие в судьбе вдовы согласились еще один помещик, такой же, как Полетаев, городской урядник и заводчик Савва Мимозов, одно упоминание имени которого давало вновь созданному Товариществу вес в деловом сообществе и право на существование. Но Савва на собрании пайщиков честно признал, что уделять много внимания этому проекту не сможет, что финансово, если надо поддержит, но основные его интересы в заводе, производящем паровые машины для реки и железной дороги, и от присвоения своей фамилии всему предприятию скромно отказался. Выбрали председателя, им, конечно же, оказался Андрей Григорьевич, его имя и дали вновь образованному Товариществу.

«Товарищество Полетаева» за прошедшие годы набрало вес, и становилось известным уже под новым именем. Помня свой европейский вояж, Андрей Григорьевич стал расширять такие направления деятельности, как изготовление чертежных и хирургических инструментов. Он много повидал образцов, признанных в мире за эталоны, но ему очень хотелось улучшить качество именно российской продукции, учесть веяния времени, чтобы отечественные инструменты ни в чем не уступали, а может быть и превосходили изделия зарубежных корифеев. К тому же немалой важности был для него вопрос их стоимости, чтобы доступны оставались они любой, даже самой бедненькой сельской больничке. Он вел обширную переписку с хирургическим и акушерским сообществом, и, понимая, что главное в развитии – это материал и обработка, стал вкладываться в исследования сплавов, стали и в разработку новых станков.

Пустить на это самовольно все средства Товарищества он не имел права, а пайщики в успех отечественного инструментария верили слабо. У всех были заботы и семьи, и их устраивала пусть небольшая, но стабильная прибыль. Андрей Григорьевич сам в свое время настоял, чтобы Митя получил образование. И Лизин Институт надо было оплачивать. Траты других родителей тоже были понятны и оправданы. Никто рисковать не хотел, и Полетаев, заложив свое собственное имение, взял все расходы по исследованиям и разработкам на себя, о чем и рассказывал этой долгой ночью своей повзрослевшей дочери, сидя за самоваром.

– А дядя Савва, что, тоже отказался участвовать? – спросила Лиза.

– Нет, он внес пятую часть. Нас пятеро, все честно. Если бы каждый из пайщиков так сделал, то проблемы почти что не было. Но рисковать долей Натальи Гавриловны я сам не посмел. А четыре пятых – это для нас очень большая сумма, Лиза. Да и та рассчитывалась прошлой весной, а за год траты возросли непредсказуемо. Но я даже докладывать им не стал, что толку? Так что дела наши плохи, дочка. Ты взрослая, я не желаю меж нами недоговоренностей. Хотел завтра все сказать, да ты уж сама, видно, догадалась.

– А Луговое, папа? – Лизе перехватило горло.

– Луговое стоит, что ему станется. А если ты про Полетаево, то оно не наше больше, дочка. Процентов я заплатить не смог, не говоря уже о страховке и услугах банка. В принципе, у меня рассрочка была на 66 лет, но… Проценты ж росли, лучше сразу. Откуда вдруг что возьмется? Так что с особняком простился. Вырученными средствами расплатился по долгам. Банк забрал под свою опеку и дома, и земли. На торги пока ничего не выставлено, но время-то идет… Большой дом заколоченный стоит, я его обхожу кругом иногда, если в усадьбу заезжаю… Это, когда в мастерские еду. А с управляющим, вот, повезло! Я ж все равно жалование ему платить больше не мог, а тут с банком договорились – они его к себе на работу взяли. Так что он же теперь от них там смотрителем служит и с правом проживания с семьей. В том доме, где они и жили! Так что хоть у кого-то все хорошо.

– И этот дом тоже? – спросила Лиза, уже взяв себя в руки.

– Пока наш, но заложен, – Полетаев поднял подбородок выше и попробовал взбодриться. – А с Выставкой этой повезло тоже! Мы же живем в районе – только реку переехать. Удобно! Нынче в город много разного народу прикатило, так что оба этажа и второй флигель сданы гостям. Это нам поможет лето продержаться, а там, глядишь, и новые подряды заключим. Выставка же только начинается. На нее все надежды!