— За то добро, что Мовилэ сделал дому моему, я добром отплачу, — сказал он. — Теперь говори то, что в письме не написано.

— Я как раз был в городе, когда Мовилэ с войском возвратился в Яссы. Большая беда! Абаза-паша очень сердит на господаря и бояр. Говорят, в диване паша кричал, что они не показали отваги в сражении, что войско султана из-за этого не побило ляхов. Выдумали байку про казацкий отряд, который, мол, находился в Нэдэборском лесу и пришел ляхам на помощь. И еще кричал, что за обман они должны ответить. Паша так рассвирепел, что велел схватить нескольких бояр и отрубить им головы. И если бы чауш Али-кривой не предупредил этих бояр, не избежать им смерти. Когда уезжал, Абаза-паша пригрозил господарю, что он за все ответит и собственной головой заплатит за измену. Да, вот еще прошел слух, будто паша сказал, что только ворник Лупу достоин находиться на молдавском престоле.

— Может пропасть Мовилэ, если вздумает отправиться в Царьград. Необходимо срочно его предупредить! Еще что скажешь?

— Приказала госпожа Тудоска передать твоей милости, чтоб любыми путями, скрыто приехал в Молдову. Поедешь в Васлуй в дом Пэвэлаке Кырну. Там тебя ждать будет брат твоей милости жупын Георге с дарами и деньгами для турок.

Окрыленный предчувствием близкой победы, Лупу в первые дни февраля вернулся в Царьград и тут же явился, как договорено было, к миралем-аге, которого застал за неизменной чашкой кофе.

— Садись, эффенди ворник, — сказал турок, указывая ему на подушки. — Есть чем порадовать тебя. Гяур, сидящий сейчас на престоле твоей страны, будет низложен. Дела наши, слава Аллаху, идут хорошо.

— Хотел сказать тебе, уважаемый миралем-ага, что имеются у меня срочные дела на родине. Придется недели три отсутствовать.

— Можешь отправляться, коль есть нужда, но завтра принеси двести кошельков.

— Принесу непременно.

Наутро, отдав аге кошельки, Лупу вновь отправился в Рущук, откуда вместе с Асени, переодевшись в монашеские одежды, переправился через Дунай в Галацы. Высадившись, они пошли в город и в одном проулке постучались в калитку с зарешеченным окошком. Слуга отворил окошко и, оглядев их, спросил, что надобно?

— Скажи твоему хозяину, что мы прибыли со Святой горы Атос и привезли ладан и свяченую воду.

Слуга исчез, захлопнув окошко, но тут же вернулся и распахнул перед ними калитку.

— Пожалуйте, святые отцы, в дом, — поклонился слуга.

На крыльце их встретил седоватый человек с острым взглядом.

— Входите, входите! Мне как раз требуется ладан...

Когда за монахами закрылась дверь, мужчины обнялись.

— Мир тебе и благоденствие дому твоему, жупын Арсений! — сказал ворник.

— Добро пожаловать, твоя честь! Ждем тебя уже не первый день. Получил грамотку из Васлуя...

Ворник уселся у пылающего очага и загляделся на яркое пламя.

— Что на нашей земле нового? Все еще разыскивает меня Мовилэ? — спросил он.

— Не столько он, сколько логофет Генгя и ворник Чехан и прочие недруги твои. Это они приказали, дабы всякий, кто наши рубежи преступает, был бы с пристрастием допрошен. Даже более того. Доходят слухи, будто послали кого-то в Царьград убить тебя. Так что — берегись, твоя честь!

— Отныне пускай они, подлецы, поберегутся! — сверкнул гневным взглядом ворник. — Нам тут задерживаться не следует, жупын Арсений. Дашь подводу и резвых коней, чтоб нам быстрее добраться до Васлуя.

— Как прикажешь! Прошу откушать и — удачи в пути! Подводу найдете у старого шляха.

Поев и подкрепившись несколькими кружками доброго старого вина, монахи покинули город. У развилки двух дорог нашли они подводу, запряженную сытыми конями. Не мешкая, двинулись в путь. Ехали старой заброшенной дорогой, что вилась вдоль лесной опушки. Здесь можно было не опасаться встречи с людьми логофета Генги.

Солнце ушло в густую хмарь, и ранние сумерки стали опускаться на землю. Асени посматривал на небо, по которому ветер гнал тяжелые серые тучи, и озабоченно качал головой.

— Похоже, пойдет снег... — с тревогой в голосе сказал он.

И действительно, не успели они и версты проехать, как пошел снег, сначала редкий, потом все гуще и гуще. В деревьях загудел ветер, кружа снежные хлопья в какой-то безумной пляске. Оглянуться не успели, как земля покрылась плотным слоем снега. Кони шли медленно, потряхивая головой и громко храпя.

— Что делать будем, твоя честь? — спросил Асени. — Не пробиться нам в такую погоду. К тому же и волки могут учуять. Помнится, в этих местах был постоялый двор...

— И я помню, что был... Два дуба росли перед ним. Кажется, это там где-то, — протянул руку ворник.

И впрямь, лошади вдруг припустили, почуяв, должно быть, человеческое жилье. У путников появилась надежда на постель, миску похлебки и кружку подогретого вина. Но подъехав к постоялому двору, они обнаружили, что окна и двери заколочены и поняли, что он заброшен.

9

«Тучными стали тельцы, господи. Самое время резать».

Мирон Костин

Между тем, из дома за ними наблюдали.

— Выйдите во двор и узнайте, кто это. Ежели лазутчики, крикните по-совиному. Пистоли держать наготове! — приказал высокий мужчина.

Двое поднялись и, накинув кожухи, вышли. Они тут же вернулись, впустив в дом порыв холодного ветра.

— Какие-то попы. Говорят, что едут со Святой горы. Что делать с ними?

— На чем они едут?

— На повозке. Кони добрые.

— Лошадей — в укрытие, а самих — ко мне, — сказал высокий, зажигая коптилку.

Монахи вошли, перекрестились на икону. Ворник скинул капюшон и стряхнул с себя снег.

— Кто такие? — спросил высокий мужчина, лицо которого прикрывал черный платок.

— Монахи из монастыря Путна, — ответил Асени. — Застала нас вьюга в пути. Просим прибежища на ночь.

Мужчина пристально смотрел на ворника.

— Попа отведите в соседнюю комнату, — указал он на Лупу.

— Пошли, святой отец! — подтолкнул его один из тех, в ком ворник сразу же разгадал разбойников.

В соседней комнате на столе мерцал огонек сальной свечи. Лупу