все свои родительские дела. Воспитание закончилось, теперь у него снова появится время на себя, хотя он и понятия не имел, на что тратить это время. Остаток жизни раскинулся перед ним словно неизвестная пустыня.

Он приложил рубашку к брюкам, проверил, сочетаются ли цвета. Он никогда особо не разбирался в сочетании цветов. Хотя лучше, наверное, сказать: он никогда особо не разбирался в одежде.

У Хофмейстера были свои любимые учителя. Без него не обходилось ни одно родительское собрание. Чаще всего он приходил очень заранее, по зову долга, и постепенно совершенно сдружился с этим долгом. Хотя лучше бы он сдружился с учителями Тирзы, но дружба никогда не была его сильной стороной. Когда Тирза ходила еще в начальную школу, он однажды пригласил ее учительницу к ним на ужин. Вечер получился на редкость приятным. После еды они даже играли вместе в настольную игру. «Мы должны, — объяснил он своей супруге, — донести до учительницы Тирзы, насколько Тирза необыкновенный ребенок, и мы сможем это сделать, если время от времен и будем приглашать ее в гости, чтобы она наблюдала за Тирзой в ее естественной среде».

Сначала дети были идеей его супруги. Однажды утром за завтраком, о котором он сейчас вспоминал, как будто это был завтрак в другой жизни, его супруга сказала:

— У нас будет ребенок.

— Как это? — удивился он.

А она ответила:

— Я бросила пить противозачаточные.

— Ребенок, — повторил он. — Господи, как будто на свете не хватает детей? И ты вообще уверена, что он родится здоровым?

Но она только отмахнулась:

— Если бы я дожидалась, пока ты созреешь, у нас бы вообще никто никогда не родился.

Он целое утро был в полной растерянности от этой новости, но после обеда решил взять на себя эти обязательства. Он дождался пяти часов и поехал в банк, где оформил страховку, но ничего не сказал своей супруге. Для нее это стало бы сюрпризом — куча денег, которая свалилась бы на нее в случае его неожиданной смерти.

Так Йорген Хофмейстер стал отцом, мужчина, который не знал и не хотел знать об отцовстве ничего больше, чем необходимость застраховать свою жизнь еще до того, как начнется жизнь его ребенка.

Когда родилась Иби, его обязательства приобрели иной характер. В первые месяцы Иби спала между мамой и папой, несмотря на то что в ее собственной комнате, как и положено, была установлена прелестная колыбелька. Но ей лучше спалось в большой кровати под надежной защитой родителей.

Когда ей исполнилось два года, она все еще спала там, это был нерушимый Тройственный Союз. Иногда по ночам он будил свою супругу, чтобы показать ей Иби. «Смотри, — говорил он, — как мирно она спит».

А потом появилась Тирза. Супруга сказала: «Когда уже есть один ребенок, второй не помешает». Хофмейстер только кивнул, а через пару месяцев снова отправился в банк, чтобы увеличить сумму страховки.

Он достал из шкафа другую рубашку и посмотрел на свет, нет ли на ней пятен, но потом ему не понравился цвет. Ему хотелось выглядеть опрятным и солидным. Особенно перед учителями, которые придут на праздник, перед друзьями Тирзы и самой Тирзой. Желтый — это не солидно.

Трое учителей позвонили ему после фиаско со сбежавшей супругой: математики, немецкого и нидерландского. Они услышали новость, такое ведь не утаишь, и хотели его поддержать, им были знакомы подобные ситуации, некоторым даже по собственному опыту, и они восхищались тем, как прекрасно учится Тирза в таких сложных обстоятельствах, да, о Тирзе ему совершенно не нужно было переживать. Госпожа Ван Делфен, учительница нидерландского, которая по совместительству была классной руководительницей Тирзы, спросила: «Может, вы хотите зайти ко мне поговорить? О Тирзе и всей данной ситуации. Может, вам будет приятно?»

— Ну что вы, — ответил он, — в этом нет необходимости. И приятного тут мало.

Его порадовало, что они позвонили, но ему не хотелось бы, чтобы разговоры о его сбежавшей супруге велись в общественных местах. Поэтому он настаивал на своей версии, что бегство его жены было полностью спланировано в их семье. И что он даже поддержал ее в этом решении. «Нельзя сказать, что она от нас сбежала, — объяснил он учителю математики, — мы, скорее, решили взять на время отпуск друг от друга. Я сказал ей: „Уходи, ты же все равно вернешься“».

Если никто из его любимых учителей сегодня не придет, он поговорит с ними в другой раз или отправит записку. Но его отношение к ним не изменится. Время от времени он будет о них вспоминать. Может, раз в неделю, может, чаще.

Чувства. Это слово удивляло его, как неожиданно возникшая на дороге достопримечательность. Он повесил рубашку и галстук обратно в шкаф. Лучше надеть поло.

— Мне надо было купить что-нибудь новое, — сказала супруга. — Что мне надеть? Все самое лучшее я забрала с собой. Все самое лучшее я потеряла. А остальное мне не подходит. Или не идет.

Хофмейстер показал на платье, которое она держала в руках. Он понятия не имел о его существовании. Довольно открытое, но она любила открытые платья. Да и погода позволяла так одеться.

— Тебе абсолютно все равно, — сказала она. — Ты что, не видишь, какое оно старомодное? Такого уже сто лет никто не носит. Да и вообще, я не могу. Я жирная…

Она посмотрела на него почти беспомощно, ошеломленная изменениями, которые случились с ее телом.

— Жирная? — удивился он. — Разве ты жирная?

«Она притворяется, будто вернулась к хозяину, — подумал он, — чтобы надеяться на освобождение, нужно сидеть на цепи. Для некоторых цепь и есть освобождение».

Он хотел пойти в комнату к Тирзе, но супруга его остановила.

— Йорген, — серьезно сказала она. — Они же нормально отнесутся к тому, что я здесь?

— Кто?

— Гости.

— Гости? Они тебя не знают.

— Вот и я об этом. Они не удивятся, кто я такая? Кто эта женщина?

— Я не думаю. Будет много народу. Никто и внимания не обратит. И вообще-то, ты мама Тирзы. Как ни крути. Ты всегда можешь так сказать. Если кто-то спросит тебя: «Что вы здесь делаете?», ты просто скажи: «Я мать Тирзы». Это очень достойная причина, чтобы присутствовать на ее празднике.

Она посмотрела на него. Взгляд, полный сомнений. Он ее не убедил. К тому же в руках у нее была одежда, которая вышла из моды и делала все еще ужаснее.

— Но я ведь ушла.

— Никто не отрицает. Но люди уже позабыли об этом. Они не помнят. У людей плохая память. Мало ли кто от кого ушел.