память или у меня уже начался старческий маразм, но насколько я могу вспомнить, я доставлял тебе удовольствие, и ты получала оргазмы, не часто, но время от времени это случалось. Но как бы то ни было, я считаю, что говорить об этом сейчас, в такое время просто смешно и нелепо, это какой-то абсурд. Это совершенно не к месту.

— Никогда и ни разу, — сказала она. — У тебя ни разу это не получилось, Йорген. У других — да. У парня с дредами получалось каждый день. А у тебя никогда. Никогда, ты слышишь меня? Ни единого раза.

Он сделал шаг в ее сторону, его на секунду охватило искушение снова вцепиться ей в горло, он даже поднял руку, но вовремя справился с собой.

— Я дал тебе, — прошипел он, — двоих детей. Это разве не лучше оргазмов? Разве это не в тысячу раз лучше? Чем ты забиваешь себе голову? Двое детей, двое здоровых детей, как будто это не перевешивает все оргазмы в мире?

Он снова отступил назад.

— Значит, ты пребываешь в этой иллюзии? — изумленно сказала она. — Ты все это время пребывал в такой абсурдной иллюзии — да тут же надо орать и плакать! Ты хоть раз напрягся, чтобы увидеть, с кем ты прожил все эти годы? Ты хоть раз посмотрел на меня? Где ты вообще был? На какой планете ты прожил все эти годы?

Он растирал запястье. У него когда-то было растяжение после теннисной тренировки, и с тех пор в неловкие моменты он начинал его растирать. Или даже среди ночи, когда он не мог заснуть, или в саду, когда пропалывал сорняки или пилил. Сорняков в саду было много, и всегда находилось, что пилить. А ведь у него был еще домик родителей в живописном местечке Бетюве, с садом, да еще каким!

— Чего тебе надо? Я ошибался. Ты это хочешь услышать? С удовольствием это признаю. Я ошибался, я никогда над этим не задумывался. Я думал, ты со мной кончаешь, но, как выяснилось, это было не так. О’кей, я тебя поздравляю. Но сейчас все равно уже слишком поздно, слава богу, уже слишком поздно переживать по этому поводу. Все в прошлом. Твои оргазмы теперь не моя проблема, и наоборот. О тебе теперь заботятся другие люди, о тебе заботились все это время другие люди. Так почему ты явилась жаловаться ко мне? Ты три года наслаждалась жизнью, у тебя три года был оргазм за оргазмом, ну и зачем печалиться о том, что несколько лет до этого у тебя в жизни было что-то еще?

— Несколько лет? Несколько десятков лет, ты хотел сказать!

— Ты могла бы и сама об этом позаботиться! — выкрикнул он. — Если бы это на самом деле было так важно, если бы тебе без этого на самом деле было не прожить, ты могла бы и сама себя удовлетворять.

— Я так и делала! — закричала она в ответ. — От тебя же было бесполезно чего-то ждать!

— Тогда я вообще не понимаю, на что ты жалуешься и какие еще скелеты ты собралась повытаскивать из шкафа. Просто забудь. Освободи память. Пусть там будет место для будущего. Угомони свою злость и мстительность. Ты молодая женщина. Ты же сама сказала. Начни что-нибудь новое. Ты же начала новую жизнь. Мне очень жаль, что у нас не получилось то, на что ты рассчитывала, но оставь меня в покое, оставь в покое Тирзу. Ей и так пришлось непросто.

— Слишком поздно? — сказала она. — Но, Йорген, никогда не бывает слишком поздно. На самом деле ничего не проходит бесследно. Ты отнял у меня мою жизнь. Вот как обстоят дела. И я не могу освободить место для будущего. Я не могу войти в будущее. Потому что где-то здесь еще должна быть моя жизнь. Она осталась здесь. Я вернулась забрать ее.

Она огляделась по сторонам, махнула рукой в сторону спальни.

«Она не в себе, — подумал он. — Чокнутая. Даже хуже, чем раньше. Она совсем свихнулась».

— Я вернул ее тебе. Три года назад. Когда ты переселилась на лодку. Если я вообще ее у тебя отбирал. Тут, знаешь ли, мнения тоже расходятся. Я ни к чему тебя не принуждал: ни к детям, ни к браку, ни к сексу. Это всегда были исключительно твои идеи.

— Вот именно! — воскликнула она. — Ты сам это сказал. Это всегда были мои идеи. Что бы мы ни делали, это всегда были только мои идеи.

Им одновременно показалось, что они что-то услышали, и они замолчали. Они подумали, что разбудили ее. Их ребенка.

Когда оказалось, что им почудилось, она продолжила чуть тише, чем до этого:

— Поэтому я и вернулась, Йорген. Поэтому я здесь, потому что я хочу ее вернуть.

Она осмотрелась по сторонам, и взгляд у нее действительно был диковатый, но уже не сумасшедший, а даже как-то по-своему более трезвый, чем обычно. Трезвый и решительный.

Он вспотел так, будто попал в тропики, и вытер лоб.

Она посмотрела на него. Платье все еще валялось на полу, как будто она бросила его туда, чтобы потом засунуть в стиральную машину. Он бы его поднял, он бы его выстирал и даже выгладил, если бы правила этикета это позволили.

— Какая часть женского тела для тебя противнее всего, а, Йорген? — вдруг спросила она. Голос у нее теперь сделался приторно-сладким. — Это грудь? Или задница? Когда ты смотришь на меня, от чего тебя больше всего тошнит?

Он вдруг почувствовал, что у него свело челюсть. Когда он напрягался, боль иногда возвращалась, хотя на самом деле это не было болью, это было осознание, что у него есть его челюсть.

— Я уже сказал тебе, что я не гей. Я люблю женщин.

Она засмеялась. Неприятным, резким смехом.

— И каких же? Что за женщины? Они прилетают к тебе с Урана или вообще из другой галактики? Может, это вообще карлицы? Маленькие карлицы?

Хофмейстер сглотнул. Он жутко сожалел, что предложил ей остаться на ночь.

Но он не знал, как можно было поступить по-другому. Она появилась на пороге с чемоданом, поужинала, выпила, а после ужина и вина обычно следует сон. Только вот этого он не ожидал. Не мог предвидеть.

— Тирза спит. Давай потише.

— Я задала тебе вопрос. Каких женщин ты любишь? Какой тип?

Лицо у него стало липким, стали липкими руки, а челюсть гудела, как сломанный мотор.

— Я никогда не делил женщин на типы. Я не твой тип. Ты не мой тип. Этого достаточно? Разве