Софи лежала, отвернувшись к стене и натянув на плечи одеяло.

— Какого черта! — вяло сказала она, медленно поворачиваясь к нему. — А, Роберт. Опять забыла закрыть дверь… — ее голос звучал устало.

Роберт сел на пол у кровати, так что его лицо оказалось почти рядом с лицом Софи. Софи выглядела лучше, чем тогда, в медцентре, и все-таки не была прежней. Сквозь слой пудры под глазами проступали темные круги, а губы, хотя больше и не были искусанными и не кривились страдальчески, но и не улыбались.

— Я завтра улетаю с Малюткой.

— Ты прощаться пришел, что ли? — так же вяло удивилась Софи, еще выше, до подбородка, натягивая одеяло.

Роберт пожал плечами, чувствуя какую-то неловкость:

— Вроде того…

— Ах ты мой хороший! — Софи вынула руку из-под одеяла и слабо потрепала его по волосам. — Я же говорила, что ты золотой парень. Хочешь, поцелую?

— Софи! — Роберт решительно отстранился и нежно поглядел на мелкие морщинки, прочно обосновавшиеся в уголках ее глаз. — Скажи честно: ты бы хотела выбраться отсюда?

В черных усталых глазах Софи вдруг отразилось что-то мимолетное и грустное. Будь Роберт постарше — он понял бы, наверное, что это старая боль на мгновение взглянула на него из глаз Софи.

Софи задумалась. Медленно закинула за голову смуглые руки.

— Я тебе завидую. Хотя все вы — и ты, и твой рыжий Малютка, и Длинный — занимаетесь чепухой. Самим, наверное, смешно, от этих жалких наскоков. И все же завидую, ох, завидую! Вы можете хоть временно не видеть всего этого, — она с гримасой отвращения обвела глазами каморку. — Из-за такой возможности хотелось бы тоже стать мужчиной. На время…

— Я не о том.

Она окинула озадаченным взглядом его мальчишескую фигуру.

— Как… Джин?… — у нее задрожали губы.

Роберт покачал головой:

— Как Леннокс. Схема была моя, открыть дверь он сумел сам. И оставил мне записку.

Софи с трудом села, подняв скрытые одеялом колени и обхватив их руками.

— Что-то не понимаю… Какая схема, какая дверь?

Роберт торопливо объяснил. По мере того как он говорил, зрачки Софи все больше темнели, пока не превратились в маленькие подобия тех космических черных дыр, которые не выпускают во внешний мир ни одного луча света.

— Значит, ты знаешь этот выход?

— Да! — горячо ответил Роберт. — Нужен только излучатель ультразвука, их полно в лабораториях. Я тебе запишу частоты и интервалы. Где бумага?

Он вскочил на ноги и направился к стенному шкафу. Его остановил голос Софи. Голос был тусклым, и Роберт не сразу понял, что это говорит именно Софи. Он обернулся.

— Не надо, — повторила Софи и зябко повела голыми плечами. — Ни к чему мне это.

— Кто знает! — бодро сказал Роберт.

Он открыл шкаф, нашел бумагу и огрызок косметического карандаша, сел за стол и начал писать, вспоминая цифры. Софи безучастно наблюдала за ним.

— Вот! — Роберт сунул листок под подушку.

Софи уткнулась лицом в колени, ее спина задрожала, и сначала Роберту показалось, что Софи беззвучно смеется.

— Так-то луч…

Он осекся, постоял, растерянно склонившись над Софи, потом обнял сзади за плечи и поцеловал ее горячую шею. Софи замотала головой и крикнула сквозь рыдания:

— Уйди! Уйди-и!..

Но Роберт продолжал осторожно сжимать ее плечи, и тогда Софи повернула к нему мокрое лицо:

— Я кому сказала, убирайся! Кто тебя просил? Благодетель паршивый!

Это было так неожиданно и несправедливо, что до Роберта сначала даже не дошел смысл этих слов, выплеснутых вперемежку с рыданиями. А когда дошел, рука его сама замахнулась для удара по мокрому злому лицу с горько искривившимся ртом. Избить эту неблагодарную тварь, выдернуть из постели, бросить на пол и бить ногой по ребрам, животу, груди, таскать за волосы, пока она не сойдет с ума от боли!

Он испугался, откуда в нем столько звериной ярости, откуда взялось безумство диких желаний, так похожих на садизм — и рука его бессильно опустилась.

«Я, наверное, ненормальный, — подумал он с отвращением. — Я, наверное, здорово опоздал родиться, мне бы в первобытное стадо, буйствовать где-нибудь в компаний полузверей-полулюдей…»

— Прости, Роберт!

Софи с ужасом глядела на него. Под ее тонкой ключицей багровели два маленьких пятна. Он порывисто наклонился, осторожно поцеловал эти пятна, потом мокрые щеки, губы, глаза Софи — и выскочил в коридор.

«Господи, что же это такое? Я же человек, господи, у меня же нет когтей и клыков, я не рычу, а говорю и умею читать, я хожу на двух ногах и любил свою маму, я обожаю Гедду, хотя не понимаю ее, да для обожания и не нужно понимание, я обожаю Гедду и не знаю, как назвать то чувство, ту смесь чувств, которые я испытываю к Софи: жалостью, любовью, состраданием, страстью? Господи, я человек, я твое создание, так неужели ты такой же, как я, ведь ты создал нас по образу и подобию своему?… Я знаю, что тебя нет, господи, так кто же бросил в бездушный мир этот клубок стремлений, негодования, любви и злобы, что называется мною, Робертом Гриссомом? Что произвело меня и всех нас, откуда взялись мы в этом мировом океане горечи?… Почему я такой, почему все мы такие, уроды человечьи? Да, именно уроды, потому что все люди просто не могут быть подобными нам… Если бы это было так, мы давно уже исчезли бы из мира, промчавшись по нему в скрежете зубов, воплях ярости, проклятиях и стонах умирающих. А мы еще живем, мы даже выбрались с родной планеты и строим заводы на Марсе — значит, есть в нас что-то, дающее нам возможность жить?…»

Он, упав на кровать, плакал злыми слезами в каморке Гедды, ненавидя себя и всех. Гедда не успокаивала его. Она молчала, опустившись рядом на колени, и гладила его по руке.

«О всепонимающая Гедда! Ты-то уж не скажешь: „Убирайся!“».

— Странно, почему от слез становится легче? — смущенно сказал он, насухо вытирая глаза рукавом.

— Потому что слезы снимают тяжесть с души, — с улыбкой ответила Гедда.

Она не расспрашивала ни о чем, и он был благодарен ей за это.

«О всепонимающая Гедда!»

— Ты понял, что повзрослел, и решил обзавестись оружием посолидней? — Гедда показала на автомат, который, оказывается, был в его руке.

«Ну вот, совсем хорошо. Признайся, без Гедды жизнь была бы намного тоскливей…»

— Где пропадал, Роберт?

— А разве Паркинсон не говорил?

Гедда пожала плечами:

— Он сказал, что ты снова взялся за учебу, но…

— Но ты не поверила! — закончил Роберт почти весело. — Я начал пить и стрелять в твоих любовников, а кто же поверит, что с этого пути можно свернуть?