На четвёртый день пурга стихла. Но едва тронулись с места, снова замело. Так повторялось несколько раз: сносная погода словно заманивала в путь, а потом начинала свистеть вьюга. Встречный ветер спирал собакам дыхание и мешал слышать голос каюра. Крошка, самая слабая из собак, падала и волочилась. Её кавалер Леска (пёс, названный почему-то именем женского рода) пытался ей помочь, поднимал её за сбрую. Но Крошке едва ли уже можно было помочь, и тогда Леска схватил свою подругу за горло. Окровавленную собаку с трудом удалось отнять. Её положили на сани и довезли до стоянки. Потом её пришлось всё-таки пристрелить.

Толль и Колчак сократили обычный свой рацион наполовину, а когда случалось пережидать пургу, то и до четверти. Колчак сильно ослабел, как заметил Толль. Сам он тоже очень устал. Из-за недоедания сильнее чувствовался холод, начались головные боли. Приходилось бороться с вялостью и апатией.

После Крошки очередь наступила Печати. Это была отличная собака-вожак. У неё обнаружилась какая-то болезнь, но собака тянула изо всех сил. Наутро она не смогла сойти с места, и её привязали сзади саней. Она бодро бежала, даже пыталась тянуть сани, но потом её пришлось положить сверху на поклажу.

Прежде, на зимовке, Колчак обращал на собак мало внимания. Расшалившихся щенков он без церемоний хватал за голову, за заднюю лапу, за что попало и швырял обратно в коробку, а то и за дверь. Теперь же он проникся уважением к этой мужественной собаке и предлагал довезти её до «Зари». Но она отказывалась есть, уже не вставала и жалобно визжала. Её тоже пришлось пристрелить.

Леска, накануне едва не разорвавший горло Крошке, тоже выбился из сил. Его положили на нарту, где он уснул и больше не проснулся. Двух собак пришлось оставить на дороге, в надежде, что они отдохнут, соберутся с силами и нагонят. Ни одна из них не прибежала.

Теперь пришлось самим тянуть лямку наравне с оставшимися собаками. У Колчака открылось второе дыхание, и Толль с удивлением отмечал, что он выглядит бодрее и энергичнее его. Толль, выбившись из сил, порою готов был устроиться на ночлег где попало, а Колчак настаивал на том, чтобы пройти необходимое расстояние и найти подходящее место.

Начальнику экспедиции снились сытые обеды у старых друзей в далёком Дерпте. Когда же он просыпался, его начинал мучить вопрос: «Спрашивается, каковы будут результаты всех пережитых трудностей и неимоверных лишений? Пока произведена только съёмка побережья на небольшом протяжении к северо-востоку, причём установлено, что очертания берега, данные Челюскиным, правильнее тех, которые дал Нансен. Далее, брошен беглый взгляд в глубь полуострова, на скрытый за туманами пустынный тундровый ландшафт. О геологии этих мест не удалось составить себе ясного представления. И это немногое стоило нам полных лишений 40 дней тяжелейшей работы и жизни нескольких собак!» Толль пришёл к выводу, что май, когда за полярным кругом несутся вьюги, предвестники весны, самое неподходящее время для путешествий в глубь тундры.

Погода наконец установилась. Но продовольствие почти закончилось (банка паштета и кубический дюйм сала были оставлены на случай непредвиденной задержки). Все надежды возлагались на склад, заложенный на месте первой стоянки.

Когда вошли в Таймырский пролив, вожак стаи Туркан, почуяв не то жильё, не то старый след, с радостным воем что есть сил потащил сани вперёд. Приободрились и другие собаки. Впрочем, стая сразу останавливалась, едва Толль и Колчак выходили из упряжки. Участие в собачьей гонке на пустой желудок становилось всё труднее. Делали остановки, выкуривали по трубке, и силы вроде возвращались.

Никто толком не понял, как проскочили склад. Толль писал, что подвело меняющееся освещение, изменившее видимые вдалеке очертания берега. Когда хватились, склад был уже километров на пять позади. Решили не возвращаться. За два километра до цели собаки и люди побежали из всех оставшихся сил. 25 километров были пройдены за один переход.

В 7 часов утра 18 мая путники подошли к «Заре». Закончилась 41-дневная поездка. Первым навстречу вышел Стрижев, «радостный и свежий, как всегда». Затем появился Матисен, «полный и цветущий». Бируля и Зеберг были в короткой экспедиции. Вальтера только что оставил в покое суставный ревматизм, и он не выходил из каюты.

Первые три дня по возвращении Толль и Колчак чувствовали себя как в тумане. В основном ели и спали. У Толля отекли ноги, и он дней двадцать почти не сходил с корабля. А Колчак быстро вошёл в обычное своё состояние. 29 мая он отправился с доктором и Стрижевым в поездку, чтобы забрать продукты из склада, мимо которого проскочили, и закончить съёмку этой части побережья. Поездка была не из лёгких: подтаявший снег уже не держал человека, и в него проваливались по пояс, а перед самым возвращением путников накрыл сильнейший ливень. Вернувшись из поездки, Колчак закончил подробную съёмку рейда «Зари». Тогда же Бируля сделал съёмку другой части берега.[125] Один из островов в Таймырском заливе Толль назвал именем Колчака.

Наступала весна. Тундра почернела, с берега доносилось журчание ручьёв. Прилетело множество птиц, запели пуночки – полярные жаворонки. В вазочке на столе в кают-компании появились скромные северные цветы – лютики, альпийская купка. Однажды Толль увидел Матисена и Колчака сидящими у фонографа. Голос неизвестной певицы исполнял романсы Мендельсона. Здесь, в экспедиции, уже около года никто не слышал живого женского голоса.

Последнее приключение, в которое попал Колчак на этой зимовке, могло окончиться плохо. Бируля и Колчак, взяв с собою двух матросов, пошли спускать в трещину драгу. С ними увязался Грозный. Когда работа была в разгаре, откуда ни возьмись два медведя – медведица с подросшим сыном. Оказалось, никто не взял ружья. Матросы побежали на судно за винтовками, а Грозный отважно бросился навстречу медведям. Они испугались и нырнули в трещину. Более получаса, не переставая лаять, не выпускал он медведей из воды. Медведица, правда, ухватила его и утащила под лёд, но он сумел вынырнуть. Тем временем прибежали матросы и застрелили медведей. Толль потом возмущался: «Что за легкомыслие выходить невооружёнными!»[126]

«Заря», освободившись от льда, покачивалась в широкой полынье.

Но выход из бухты всё ещё был заперт. Между тем Толля не оставлял в покое вопрос: где устье Таймыры? В начале августа Толль, Зеберг и несколько матросов отправились на каяке в экспедицию. Устье было найдено на 100 километрах севернее, чем оно обозначалось на карте. Тогда же раскопали наконец склад в заливе Гафнера и забрали часть продуктов, сколько можно было увезти на каяке. 10 августа путешественники вернулись на «Зарю».

А 12 августа вокруг «Зари» началась подвижка льда. И её понесло к выходу из бухты в открытое море. Команда на ходу спешно поднимала пары.[127] Если бы Толль опоздал на два дня, он остался бы на берегу. Не нагонять же судно на каяке среди двигающегося льда! На этот раз всё обошлось благополучно, несмотря на склонность Толля к рискованным решениям.