Хотя было рабочее время, в Наркомате слонялись из кабинета в кабинет лишь несколько сотрудников. Я не знал, что им сказать. По-видимому, большинство служащих находились дома и ожидали, что будет дальше, или пытались спастись, как кто мог. Я направился в свой кабинет. Кто-то сообщил, что машина нашего Наркомата уже мобилизована. Осталась только одна машина, потому что на третьей в субботу уехал по делам в Каунас Жюгжда и пока не вернулся. Я поднял трубку телефона. Телефон молчал. Включил настольную лампу — электричества не было. Я почувствовал смертельную усталость и, сидя за столом, задремал. Потом мне пришло в голову вызвать шофера и поехать в горком — вдруг там что-нибудь узнаю или получу какие-то инструкции. Но прежде всего я заглянул домой. Может, следует жену и самые необходимые вещи отправить куда-нибудь за город, пока не начались новые налеты? Подъехав к дому, я увидел, что на улице толпятся соседи. Здесь были Моника Миронайте (ее муж, Альгирдас Якшявичюс, недавно умер) и Юозас Микенас. Казиса Боруту вместе с женой неделю назад я отвез на своей машине в Бирштонас лечиться. Они, по-видимому, все еще там. Новый проректор Вильнюсского университета Юозас Булавас грузил в машину имущество. Когда я спросил, куда он собирается ехать, Булавас ответил, что хочет увезти свою семью подальше от бомбежек, за Нерис, в деревню Ерузале. Эта мысль мне показалась разумной. Но Элиза отказалась уехать одна. Как раз в эту минуту к дому подъехали знакомые и вынесли из машины Томаса, сонного, перепуганного. Увидев мать, он прижался к ней. Теперь мы были все вместе, и я думал, что лучше всего сейчас последовать примеру Булаваса. Из машины также вышли Галина Корсакене{108} с дочуркой Ингридой — они искали Костаса, который вчера еще уехал из Каунаса. Узнав, что Костаса мы не видели и не знаем, добрался ли он вообще до Вильнюса (он ведь мог уехать и через Укмерге, в сторону Зарасай), Галина впала в отчаянье и заявила, что останется с Элизой. Я сказал, что будет лучше, если обе они с детьми сразу же сядут в машину и уедут в Ерузале, пока город не бомбят.

Некоторое время спустя шофер, вернувшись, рассказал, что у Зеленого моста горят дома, подожженные немецкой бомбой. Женщин и детей он доставил удачно. Теперь я посадил в машину Монику Миронайте с дочуркой Дагне и отправил их туда же. Предложил поехать и жене Микенаса, но та отказалась. Шофер съездил и вернулся к дому, где я его ждал; выяснилось, что бензин в машине на исходе. Тогда мы объездили весь город, но ни в одной колонке бензина не оказалось. Я надеялся достать его у выезда в Каунас, но и там рабочий сказал, что отдал последний бензин военным машинам. Мне впервые пришло в голову, что любая мелочь может человека, даже с машиной, превратить в совершенно бессильное существо…

Подъехали к горкому партии. Какой-то сотрудник объяснил, что не знает, где секретари, — они совещаются с военным руководством. При этом удивился, что я еще в городе, посоветовал временно выехать, — разумеется, только временно, пока наши не отразят немцев…

Больше я ничего не мог узнать. Снова вернулся домой. Как ни странно, автомобиль двигался — бензин еще был.

Я забежал в квартиру. Ходил по битому стеклу. Заглянул в столовую, где висел прекрасный натюрморт Марии Цвиркене — алые цветы, зашел в свою рабочую комнату, всю стену которой занимали книги, собранные мною за долгие годы, — многие из них были для меня живыми существами. Столько раз я общался с ними, читал, гладил их обложки! Зашел в спальню. Всюду были признаки уже кончившейся жизни, теплой и волнующей, и не верилось, просто нельзя было поверить, что все это — только руины, обломки прежнего, которое рухнуло и которое больше не вернется…

Спустившись на улицу, я встретил соседа, жившего неподалеку, — своего заместителя Людаса Гиру. Взволнованный и озабоченный, тоже не спавший всю ночь, он спрашивал, что я собираюсь делать. Я рассказал все, что знал, и ответил, что нам как будто бы лучше временно уйти из города. Гирене пришла с сумочкой, я взял плащ, и мы уехали — на восток.

Бензина хватило до окраины города. Машина резко остановилась, шофер сказал: «Все. Дальше ни с места». Мимо нас по дороге в обе стороны сновали машины — легковушки и грузовики. Делать было нечего. Выскочив на дорогу, мы принялись останавливать проезжающие машины, но бесполезно. Наконец какой-то грузовик остановился на обочине — за рулем сидел молодой солдатик. Он вытирал пот с лица и спрашивал у нас, как проехать в Ошмяны. Мы объяснили, что он едет в обратную сторону, и солдатик уже начал было разворачивать свою машину. Мы попросили у него бензину. Он сказал, что горючего у него в обрез, но все-таки налил, как говорил наш шофер, каких-нибудь пол-литра. Возможно, бензина было больше, потому что мы отъехали от города еще на десять километров. Машина снова остановилась. Прошел добрый час, пока нам не повезло, — за бутылку какого-то напитка, который прихватила с собой Гирене, мы снова получили немного бензину. Все больше машин двигалось с запада, из Вильнюса, и, обгоняя друг дружку, торопились на восток. Встречались знакомые лица, но никто не останавливался, ни от кого ничего не узнаешь. Еще у Вильнюса мы видели толпы людей, которые шли по дорогам из города с тяжелыми чемоданами и с рюкзаками. Другие шли налегке, останавливали грузовики, следующие на восток, пытались устроиться на них. Люди быстро уставали, и на обочинах уже валялись брошенные чемоданы и другие предметы.

Когда бензин снова кончился, мы простояли несколько часов. По-видимому, эта жидкость, без которой не может двигаться ни наша, ни вражеская машина, все больше дорожала. Все, кого нам удавалось остановить, говорили, что у самих нет бензину и ни за какие деньги они не могут его дать. Положение стало трагикомическим — автомобиль есть, но стоим на месте.

Наконец нам снова удалось достать бензин. Шофер, разговорчивый паренек из-под Орши, заявил нам, что немцы будут непременно разгромлены — это вопрос времени. Может, понадобится два, может, три месяца, но до Нового года войне конец. Нас немного успокоил этот наивный оптимизм, — хотелось верить, что все так и будет.

Вдалеке справа в погожее, жаркое летнее небо поднимались высоченные столбы дыма. Это горели дома, а может, даже склады с бензином, подожженные немецкими бомбами. На полях никого, — крестьяне