его там, Козлов? Козлов оказался тем самым Раечкиным воздыхателем в бабочке и с ненавистью глядел, как она воркует с начальником.

— Видал? — пьяно мотнул он головой в их сторону. Один готов. — Ну ничего, недолго ему в начальниках ходить. Уволят по статье. А может и посадят.

— За что? — поинтересовался я.

— За хищение золота в крупных размерах, только тссс! Ик! И Райку как пособницу.

— Она тоже ворует?

— Она вон… — театральным жестом простёр он руку в сторону поварихи. — Да чёрт с ней! Давай лучше выпьем, Саня.

— Давай, — согласился я, соображая, как бы из него вытянуть побольше. — Так это Михалыч ворует?

— Михалыч? А, этот, — махнул он рукой, чуть не сбив бутылку. — Какое там.

— Ты же сам сказал, что его посадят.

— Я? Ну да, посадят. Не все, кого садят, воровали, так-то Саня. Этот падла сам напросился. Ты видал, как он с Райкой? А я её люблю, вон веник принёс, а она стервь, ни во что меня не ставит. Не влюбляйся в баб, Саня. Морда смазливая, сами бегать будут. Вон, видишь новенькая сидит, Ленка. Смотрит. Тоже стервь, брезгует. Ничо, мужики-то быстро пообломают. Не таких ломали.

Оп-па. Надо Налымову шепнуть, чтобы он за своей зазнобой присматривал. Пойду, поищу, подышу заодно. Моей обычной нормы оказалось многовато этому хлипкому телу. По дорожке, ведущей к туалету, неверной походкой брёл Юрий Михайлович.

— Юрий Михалыч, поди сюда.

Смурной начальник недобро взглянул на меня, но подошёл.

— Ну?

— Курить есть?

— Держи, — протянул он мятую пачку Ту-134.

— Спасибо. Чего невесёлый?

— А, — отмахнулся он. — Неприятности.

— Хочешь совет? Налымов дело тебе предлагал, заяви в органы о своих подозрениях, и с чистой совестью работай дальше.

— Слышал, значит.

— Не бойся, я не трепач. И ты мне нравишься. Я тебя за приют отблагодарить хочу. Смотри на драгу. Ты её вперёд двигай. Вон, где неровно край вырезан, будто обкусан. И дальше в эту сторону надо расширить котлован.

— Зачем?

— Там золото. Поставишь на доводку тех, кому доверяешь, глядишь, и план свой сделаешь.

— Откуда ты знаешь?

Я придвинулся к нему вплотную, а потом тихо сказал:

— Я потомственный копач. И такие вещи ВИЖУ. Кстати, новый полигон ты копаешь не там. Уж не знаю, как это ты так лоханулся, но там площадь практически пустая. Во-о-он куда жила уходит.

Я показал вправо, где приятно золотилось между деревьями.

Юрий Михалыч замер, а потом постучал себя пальцем по лбу:

— Ты соображаешь вообще? Здесь геологи, разведка, шурфы. Целая карта составлена. Замеры, промеры, таблицы. Наука.

— А спорим, я прав? Твоя наука маху дала. А может… знаешь, на тебя тут зуб точат. Перепроверь свои данные.

— Даже и спорить не буду. Ерунду городишь.

— Не веришь? Ну и вали к своей Раечке. Попрут тебя из начальства и поделом.

— Погоди. Значит, копач.

— И отец и дед…

— А если краденое золото, можешь увидеть?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Наверное.

— Посмотри, вот тут, в посёлке, ничего нет?

— Ха, в посёлке. Тут всё на золоте стоит, и баня, и столовая.

— А бараки?

— И бараки. Даже под вертолётной площадкой. Кстати, под баней яма есть, вот в ней прямо золотое дно. Доставай, мой.

— Идём!

— Мыть? Прямо сейчас?

— Юрий Миха-а-лыч! — раздался призыв именинницы.

— Тебя зовут. Дуй.

— Не. Пойдём, покажешь местные клады.

— Завтра, хорошо? Тебя дама ждёт, день рождения у неё. Да ещё Леночка твоя осталась одна. Забыл?

— Ой, Леночка! Взял на свою голову. Ну их, этих друзей с их потомством! К себе бы брали, так нет, мы же честные, семейный подряд не хотим устраивать.

Точно, забыл про несчастную Леночку. Сидит покинутая девочка как на иголках, и уйти не может. Знаю таких людей, будут страдать, но встать и уйти считают крайне невежливым. А с кем ей там сидеть? Готовы все, и это даже стемнеть не успело. Бабы тянут что-то тоскливое про несчастную любовь к женатому, бухие работяги что-то «вот такое» показывают, и судя по молодецкому гоготу, это не рыба. Пока мы с Михалычем присматривались к кладам, бренчали на гитаре, сейчас снова колдовали над бобиной. Ободзинского поставили.

Налымов, почти готовый, пытался ковать железо под «эти глаза напротив», но оно не ковалось. Леночка жалко улыбалась, мотала головой на его предложение танца и искала глазами спасения, а его всё не было. И как ты тут выживать-то, девонька, собираешься? Нахрена сунулась на такую работу, если тебя не прельщают грубые мужики и их такие же грубые ухаживания. Так и до греха недолго. Пойду спасать непутёвую дуру.

Ободзинский затянул «Восточную» и я пошёл на абордаж. Эх, тряхнём стариной во всех смыслах слова.

— Разрешите вас на танец? — по всем правилам пригласил я смущённую девушку.

А она согласилась и даже с радостью. Даром, что я в неизменных кирзачах и тоже хорошо датый.

— Спасибо, Александр, что вы меня вытащили из-за стола.

— Стоп. Давай сразу на ты. Терпеть не могу это выканье. И можно просто Саша или Саня. Идёт?

— Ага, — кивнула она.

— Вот и ладушки. Ты мне скажи сразу, кем приходишься Михалычу?

— А, ой. Он просто папин друг хороший. И всей нашей семьи.

— А папа у нас кто?

— Он начальник драги, только на другом участке. Вот Юрий Михалыч взял надо мной шефство.

— Ясно, — процедил я.

Ну Юрий, ну Михалыч, шеф хренов! Нажрался, и девочка побоку. Вот и доверяй дочерей друзьям. Да на неё же тут половина состава голодными взглядами смотрит. А девчонка неиспорченная совершенно. Жалко.

— Ты вот что. Сейчас дотанцуем и давай я тебя провожу до дома, а то как бы не увязался кто.

— Как же я уйду, а Юрий Михайлович здесь останется?

— Не переживай за него, он большой мальчик, сам справится. Если что, мы его с Налымовым дотащим.

— Спасибо, Саша. Ты такой хороший. А мне про тебя всякие гадости рассказывали.

— А ты никому не верь, и сплетням не верь. Мне, кстати, тоже не верь. Я сегодня хороший, а завтра кто знает.

— Да нет, я по глазам вижу, что ты добрый.

— Ладно, пойдём отсюда. И кстати,