— Пошла прочь! — рявкнула на Пэтси толстуха.

Френсис подождала, пока девочка уйдет.

— Миссис Саггс, я… и не одна я, нас много… мы очень полюбили Пэтси и хотели бы узнать, осматривал ли ее в последнее время доктор.

— По какому поводу?

— Ну как же… у нее ведь непорядок со здоровьем… нога…

— Ах да, она ногу волочит. Когда ее папаша подкинул девчонку нам, она уже была такая. А ведь она мне даже не дочь. Говорю, подкидыш. Я своих-то детей к докторам не вожу, денег нет, а уж чтобы ее… Сначала мне чужую вешают на шею, потом муж навострил лыжи, а мне с детьми хоть с голоду помирай.

Похоже, самой Тэмми Саггс голодная смерть никак не грозила, но Френсис воздержалась от комментариев.

— А вы не знаете, почему она так ходит, в чем причина? — спросила она. — Несчастный случай?

Тэмми Саггс покачала головой:

— Нет. Папаша сказал, трудные роды. Матушка у нее была очень уж хрупкая и никак не могла разродиться. Пришлось докторам вытаскивать ребенка щипцами. Вот ее и перекосило.

— Ах, бедняжка!

— Угу. А мать так и так померла.

— Ясно. Может, все-таки есть какое-то средство, специальная обувь или что-то такое? — деликатно подсказала Френсис.

Тэмми опять покачала головой, почесала толстую руку.

— Папаша сказал, она навсегда такая. На нее обычные-то башмаки надевать смысла нет, вмиг испортит.

— А где сейчас ее отец? — спросила Френсис, изо всех сил стараясь быть любезной.

— А кто его знает. Только пора бы ему воротиться. Мне уж осточертело с ней возиться.

Френсис передернуло. Тэмми заметила и надулась.

— Слушайте, дамочка, я стараюсь изо всех сил. Попробуйте вырастить троих без мужика.

— Вам трудно приходится, я понимаю. Мы поможем купить Пэтси новые вещи, игрушки там, одежду…

Тэмми немного подумала.

— Мне и мальчишкам тоже нужны обновки.

Убедившись, что спорить и уговаривать здесь бессмысленно, Френсис положила конверт с деньгами на стол и двинулась к выходу в полной растерянности, не зная, что предпринять дальше, — такое омерзение внушала ей толстуха. Собака исходила злобой — вот сейчас сорвется и сожрет заживо. И воспитанная, всегда любезная дама внезапно повернулась и рявкнула:

— Заткни пасть, скотина!

Батч поджидал Френсис на полдороге. Она кипела от возмущения — у самой-то у нее никогда не было детей:

— Кем надо быть, чтобы оставить своего ребенка этой ужасной женщине? Просто диву даешься, что было на уме у Господа Бога, когда он наделял потомством таких людей!

Следующую неделю все внимательно наблюдали за Пэтси: вдруг у девочки появится обновка. Но все оставалось как прежде.

Хотя Пэтси по-прежнему ходила в старье, Френсис решила, что хотя бы раз в день девочка должна нормально питаться. Ровно к двенадцати часам она доставляла в лавку горячий обед и, пока бедняжка ела, сидела с ней в кабинете. Поначалу Пэтси стеснялась и отказывалась, но Френсис — недаром она когда-то работала учительницей — сумела ее уговорить. Очень скоро они уже вели друг с другом целые беседы. И настал день, когда Френсис сказала Рою:

— Знаешь, малышка — само очарование. Так бы и задушила ее в объятиях. Можешь себе представить, чтобы родной отец бросил такого ребенка?

— Нет, не могу, — покачал головой Рой. И печально добавил: — Очень многих людей не худо было бы пристрелить.

Много лет тому назад пристрелить следовало Джулиана Лапонда, но он приходился Мари отцом, а ее мать умоляла Роя не допустить кровопролития. Мари до сих пор жила у Роя в сердце, он не забыл, какая она была в ту ночь, когда они расстались навсегда.

Он часто строил догадки, как у нее сложилась жизнь. Конечно, можно было расспросить ее мать, которой он всегда нравился, или хитростью выведать что-нибудь у католического священника, да страшно делалось, вдруг Мари выкинула его из памяти или же, напротив, по-прежнему помнит. В своем последнем письме она просила Роя во имя их любви забыть ее, найти себе другую и обрести с этой другой счастье. Во имя их любви Рой был готов на все, но какое же счастье без Мари? Это оказалось выше его сил.

Между Роем и Милдред было много общего. Милдред, хотя и ее молодость миновала, сохранила прекрасную фигуру, стройные бедра, высокую грудь и в свое время могла выйти за любого парня в Чатануге — но ей зачем-то понадобился Билли Дженкинс, а уж он постарался покалечить ей жизнь. Почему среди всех парней, обивающих ее порог, она выбрала именно его, так и осталось для Френсис тайной. Уж кто-кто, а он точно был ей не пара. Бездельник, наглец и прощелыга, как сказал о нем их отец, Билли не нравился никому из родственников. Наверное, поэтому он и пришелся Милдред по душе. Френсис подозревала, что если бы парня все любили, то Милдред на него и не взглянула бы. Ни к чему хорошему оригинальничанье не привело: разразился скандал на весь белый свет, а отец зря истратил кучу денег. Подвенечное платье было куплено и подогнано по фигуре, снят загородный клуб, заказаны закуски и напитки, разосланы приглашения — и все ради того, чтобы за неделю до свадьбы жених оседлал мотоцикл и укатил из города, отделавшись короткой запиской: «Извини, я, пожалуй, повременю. С любовью, Билли». Милдред была безутешна, и больше ни один мужчина не смог покорить ее сердце. Правда, Френсис порой казалось, что Милдред будто нарочно стремится к заведомо невозможному. Во всем — и в любви тоже. Впоследствии у нее случались романы, но никого она по-настоящему не любила. Еще бы. С беглым женихом разве потягаешься?

Весна пришла в Затерянный Ручей в середине марта. Ночи незаметно потеплели, а кефали на закате с таким плеском выпрыгивали из воды, будто приветствовали весну. Расцвели все те цветы, которых Освальд по понятным причинам еще не видел. Чуть ли не в одну ночь окрестности налились ароматом гардений, азалий, глициний, жасмина и жимолости. «Если это моя последняя весна в этом мире, — думал Освальд, — то она поистине прекрасна».

Когда спустя пару недель благоуханным вечером Освальд шел по улице, над кустами кружились светлячки, и ветер развевал пряди бородатого мха, и причудливые тени метались по улице. Над рекой у Освальда появилось странное чувство, будто все, что его окружает, нарисовано. Ну да! Куда бы он ни посмотрел, все казалось написанным красками. Пейзаж жил цветом: вода, небо, выстроившиеся вдоль реки лодочные сараи, красные жестяные крыши, серебристые жестяные крыши, рыжие от ржавчины жестяные крыши, алые лодки в желтых сараях, и в зеленых, и в розовых, и в синих, и в белых. Деревянные сваи, торчащие из воды, переливались сотней оттенков серого, и каждую сваю покрывала инкрустация из тысяч белых рачков и черных дырочек, проделанных дятлами, и каждый кусочек дерева, каждый сучок был неповторим. Куда бы он ни посмотрел, краски жили, текли, менялись, от сезона к сезону, от минуты к минуте.