– Раньше тебе не скучно было гулять с нами, – пробурчал Вилли.

– А теперь скучно.

От раздражения Белка перестала сипеть. Соня похолодела: она вспомнила, где слышала этот голос, и вновь невероятная лесная луна в ошметках туч загородила ей глаза. «Догони ее!» – кричал этот голос, голос Белки, сестры Алекса, подгоняя разъяренного оборотня.

– Что с тобой, Соня? Почему ты дрожишь?

– Все хорошо, Алекс, – заикаясь, проговорила девочка, глядя на Белку. Та похоже поняла, что оплошала, и в ее глазах появилось выражение досады. Соне стоило немалых усилий, чтобы не подать вида, что она узнала лесную злодейку.

Девочка лихорадочно пыталась найти выход из тупика: «Если Белка – подружка оборотня, то, наверное, она и сама – оборотень. Да! Не стала же она нюхать снадобье. Ну, а кто тогда зубастый?.. Алекс! Конечно, Алекс». Неожиданная догадка сразила ее. Соня даже покачнулась, едва устояв на ногах. И тут же с негодованием отвергла эту мысль: «Чепуха! Тот был здоровенный, не то, что Алекс. И голос у него был грубый». Но, несмотря на оправдание Тимпова, неприятный осадок остался в душе девочки. Соня уже знала, как Мисош может преображать людей, и теперь она смотрела на Алекса с опасением.

«Ведь Алекс нюхал снадобье,» – вспомнила Соня и антитимповская теория рассыпалась в прах.

А вдруг это Жук? Загадка не давала ей покоя. Жук тоже проверялся снадобьем, но ведь оно-то его собственное, а ну как упырий нехристь – обман?… То-то Жук так отстраненно ведет себя с Белкой, чтобы никто не заподозрил. Хотя может он просто втюрился в эту гадюку?

«Хватит всех подозревать, – решила Соня. – А то скоро самой себе перестану верить!»

– Маршал, ты оглохла? – раздраженно просипела Белка.

– Что?

Вилли засмеялся.

– Проехали, – заявила Белка, побледнев от злости. – Ладно, братья-кролики, мне пора. Чао!

– Чао – коокаоо, – покривлялся ей в спину Вилли. Алекс и Жук сердито на него посмотрели, и Урк тут же сделал невинное лицо.

Девица быстрым шагом удалилась, но, как приметила

Соня, она пошла не в сторону своего дома, а в противоположную, туда, где белела черепичная крыша школы. С уходом Белки стало как будто легче дышать.

– Какой врединой она стала, – сказал Ник.

– Да уж, – поддакнул Вилли. – Что с ней случилось, Алекс?

– Я откуда знаю? – Алекс огорченно пожал плечами. – И хватит об этом, Урки!

– Действительно, прекратите юродствовать, – заявила Соня, прекрасно понимая, что сейчас чувствует ее друг.

– Чего прекратить? – удивился Вилли.

Соня не успела просветить его.

– Ви-и-ли! Ник! – сочный женский голос нараспев выводил имена близнецов, несся по улице, заглядывая в переулки, во дворы и даже в собачьи будки. – Где прячетесь, плуты? Ну, я вам задам.

Братья кинулись на зов своей матери. Попробовали бы не кинуться!

– Мамаша Урк могла бы петь в опере, – пошутил Жук, но тут же посерьезнел. – Соня, мы тебя проводим до дома.

– Нет, – поспешно воскликнула девочка, испугавшись чего-то.

– Даже не спорь, – отрезал Алекс.

Соня стояла на своем:

– За мной приедет отец.

– Тогда мы подождем, пока он не заберет тебя, – не растерялся Тимпов.

Ребята не заметили, что дошли почти до самой школы и остановились на дороге, по которой машины ездили раз в сто лет.

«Где же Фил?» – с тревогой подумала Соня. Ей совсем не улыбалось тащиться лесом в полном одиночестве под помрачневшим небом.

Отец запаздывал. Может быть, что-то случилось? Неужели снова сломалась машина? А может… Соне стало не по себе. А тут еще задул ветер, девочка поежилась и подняла воротник курточки.

– Если бы вы проводили меня, я была бы очень благодарна, – сказала она, краснея.

Соня не отдавала себе отчета, но рядом с Алексом она не испугалась бы даже мыши.

Желтые кувшинки утонули. По черной глади озера пошли, расширяясь, тоскливые круги. Ветер трепал распущенные волосы, белые пряди взметались вверх и бессильно падали.

Глаза Руфи были полны слез. Тонкие соленые струйки стекали по щекам, преодолевая холмики морщин. Дождь поспешно смывал их, точно считая, что плакать здесь может только он.

– Керк, – прохрипела женщина. – Тельма! Лий!

Ветер бесстрастно жонглировал ее слабым голосом и, перекинув три коротких слова с одного крыла на другое, зашвырнул в небо, по-вечернему серое.

Повторяя родные имена, Руфь сошла с покрытого снежной коростой свея и вошла в воду. Сделав всего пару шагов, она погрузилась по пояс. Вода была теплой, как руки матери, несмотря на суровую льдистость зимы: Мисош заманивал, завлекал.

– Ты нужна мне, – набатом звучало в голове Руфи. Она сопротивлялась чужой воле и вдруг почувствовала в себе необыкновенную силу. Ей показалось, что каждая жилка ее тела наполнилась молодой кровью, страх навсегда покинул сердце. Собрав волю в кулак, Руфь заставила умолкнуть Мисоша, сделав то, что до сих пор не удавалось никому.

Это не прошло бесследно. Из-за туч выглянуло солнце, желтые лучи озарили озеро, оно заблестело. Мгла рассеялась.

Руфь вышла из озера и упала на заснеженном берегу. Она лежала ничком, лицом в снег, но чувствовала себя так легко и свободно, как никогда в жизни.

Сильный ветер срывал с чахлых деревьев снежный наряд, поднимал на озере высокие волны, природа бушевала, но в душе женщины был покой.

Руфь поднялась, и медленно пошла прочь, преодолевая сопротивление ветра. Ее волосы развевались, легкая одежда хлестала по ногам, а на снегу остался лежать смутный силуэт с разведенными в стороны руками.

Озеро шумело позади. Вот и кладбище: кресты сквозь снежную пелену смотрят на Руфь и подвывают, словно поняв, что все в этой женщине теперь обманчиво: и седина, и глубокие морщины, и нелепое одеяние, из-под которого торчат, как палки, худые ноги с посиневшими от холода ступнями.

Не уродливая старуха, спотыкаясь, шла по сугробам, а прекрасная золотоволосая Воительница, полная сил и жажды борьбы…

…У белой волчицы было три прекрасных детеныша – белые, как снег, игривые и непослушные. Они все время просили есть и ей часто приходилось покидать их, чтобы найти пищу.

Однажды утром, как обыкновенно, она ушла, но в этот раз что-то беспокоило ее. Она предчувствовала недоброе.

Волчата тихо спали. Но скоро они проснутся и попросят есть, а у нее нет ничего, чтобы накормить их. Волчица отошла совсем недалеко от логовища, когда предчувствие беды стало невыносимым.

Огромными прыжками она кинулась обратно, вздымая белые снежные буруны.