* * *

Примерно между 1341 и 1363 годами (точная дата неизвестна) норвежский священник Ивар Бардарсон с отрядом скандинавов отправился на корабле на север вдоль западного побережья Гренландии из Восточного поселения в Западное. Местные служители закона поручили ему разогнать недружелюбных коренных жителей (скрелингов), которые, по слухам, нападали на фермы. Бардарсон обнаружил, что Западное поселение заброшено, большая церковь пуста, а следы колонистов отсутствуют. «Они не нашли никого – ни христиан, ни язычников, – только одичавших коров и овец, и они забили этих коров и овец на мясо в таком количестве, какое могли увезти на корабле»[66]. Бардарсон обвинял во всем коварных инуитов, которых никогда не встречал, но его рассказ вызывает недоумение, поскольку в этом случае совершившие набег охотники наверняка убили бы домашний скот. Вероятно, священник посетил поселение-призрак, заброшенное без видимой причины. Но современные археологические раскопки показывают, что его жители погибли из-за холодов.

Еще со времен Эрика Рыжего поселенцы в Гренландии выживали за счет молочного хозяйства, которое вели теми же методами, что и у себя на родине. Даже в благополучные годы с теплым летом и хорошими укосами они едва сводили концы с концами. Выживание людей и животных в зимние месяцы зависело от запасов сена, вяленого мяса морских млекопитающих и сушеной рыбы. Как правило, норвежским поселенцам удавалось пережить одно неудачное лето за счет остатков старых запасов, которых хватало на одну зиму. Но два плохих урожая подряд подвергали животных и их хозяев огромному риску, особенно если льды долго не таяли и препятствовали летней охоте и рыбной ловле. Анализ слоев ледяного керна, датируемых 1343–1362 годами, показал, что в течение этих двух десятилетий летние сезоны были гораздо холоднее обычных. Для скандинавов в Западном поселении это обернулось катастрофой[67].

Главный жилой дом небольшой фермы под названием Нипаатсок рассказывает мрачную историю ее последних месяцев. Животные и люди жили в отдельных помещениях, соединенных между собой проходами. Каждую весну хозяева выметали траву и солому, устилавшие пол, и очищали стойла от навоза, однако мусор от последней зимовки археологи обнаружили нетронутым. Весной убирать его было уже некому.

В хлеву когда-то содержалось пять молочных коров. Их копыта – единственная часть коровьей туши, не имеющая питательной ценности, – были разбросаны по полу одной из комнат вместе с другими пищевыми отходами. Хозяева разделали убитых животных так основательно, что от них остались только копыта. Это было прямым нарушением древнескандинавского закона, который по понятным причинам запрещал забой дойных коров. Отчаяние вынудило людей забивать племенной скот, ставя крест на молочном хозяйстве.

В главном помещении дома с очагами и скамьями было обнаружено множество лапок полярных зайцев и когтей куропаток – на этих животных часто охотились зимой. В кладовой нашлись частично сохранившиеся кости ягненка и новорожденного теленка, а также череп большой охотничьей собаки, похожей на элкхаунда. Другие ее кости лежали в проходе между общим залом и спальней. Все собачьи останки на ферме были найдены в верхнем культурном слое и содержали следы разделки для употребления в пищу. Съев сначала коров, а затем всю мелкую дичь, которую удалось добыть, семьи в Нипаатсоке в конце концов съедали и своих драгоценных охотничьих собак.

Ту же историю рассказывают и комнатные мухи. Несколькими веками ранее у скандинавов завелись мухи Telomerina flavipes, которые любят темные и теплые помещения, где есть экскременты. Эти мухи могли выжить только в главном зале и спальнях с грязными полами, где и было обнаружено множество их останков. В прохладной кладовке обитали совсем другие, холодоустойчивые мясные мухи. Они роились в опустевших жилых помещениях даже когда погас очаг. Telomerina flavipes в таких условиях гибли. Самый верхний слой, образовавшийся после того, как дом был покинут, содержит множество видов уличных насекомых, вероятно, попавших туда после обрушения крыши.

В доме не было найдено человеческих скелетов – ни останков тех, кого оставшиеся в живых не смогли похоронить из-за крайней слабости, ни последнего умершего, хоронить которого было бы уже некому. По всей видимости, имея в запасе лишь немного тюленьего мяса, фермеры Нипаатсока решили уйти. Где и как они оказались потом, остается только гадать. Если бы норвежцы освоили поворотный гарпун и переняли другие традиционные технологии ледовой охоты у соседей-инуитов, живших в нескольких километрах от них, они смогли бы добывать кольчатых нерп круглый год и, возможно, избежать тягот поздней весны, которые ощущались даже в хорошие годы. Возможно, скандинавы питали отвращение к языческим обычаям коренных жителей, или же им помешали адаптироваться европейские мировоззренческие и культурные корни.

Еще одно обособленное скандинавское поселение, известное археологам как Gård Under Sandet («ферма под песком»), находилось в глубине страны, всего в 10 км от края ледяного щита Гренландии, где когда-то были богатые плодородные луга. «Ферма под песком» начиналась с длинного дома, в котором первое время жили люди, а затем стал содержаться скот. Примерно в 1200 году это строение сгорело дотла, и в огне погибло несколько овец. Затем фермеры построили центральную усадьбу вроде той, что была в Нипаатсоке. Комнаты там постоянно переделывали, но не все они использовались одновременно. Каменно-земляная ферма перестраивалась на протяжении двух с лишним веков. В конце XIII века климат ухудшился, стали наступать ледники, а пастбища засыпало песком. Земледелие стало невозможным, и поселение было заброшено. После ухода людей оставшиеся овцы продолжали укрываться в пустых домах, где иногда также ночевали охотники[68].

В более теплом Восточном поселении норвежцы продержались еще 150 лет. Здесь перед ними лежала открытая Северная Атлантика, где из-за изменения путей миграции рыбы, продвижения паковых льдов на юг и новых экономических условий на смену традиционным кноррам пришли корабли других мореходов. Баски и англичане останавливались здесь для ловли рыбы, торговли соколами, моржовой костью и другими экзотическими товарами. Но больше всего их интересовали киты и треска.

* * *

В VIII веке Католическая церковь вызвала к жизни огромный рынок соленой трески и сельди, разрешив верующим употреблять рыбу по пятницам, в день распятия Христа, во все 40 дней Великого поста и в главные христианские праздники. Духовные власти по-прежнему призывали к воздержанию и запрещали в эти дни половые сношения и употребление красного мяса – на том основании, что это горячая пища. Рыба и китовое мясо были пищей «холодной», поскольку добывались из воды и потому годились для сакральных дней. Но рыба быстро портится, и до появления холодильников сушка и засолка были практически единственными способами ее сохранить. Вяленая треска и соленая сельдь быстро стали излюбленными «холодными» блюдами, особенно в Великий пост. Треска хранилась в соленом виде лучше, чем сельдь или китовое мясо, и ее легко было перевозить в больших количествах.