уносились, оседлав прилив, туда, где еще ни разу не был брошен их якорь.

Ах, я хорошо помню то волнение, которое наполняло маленький прибрежный городок Фаринг всякий раз, когда Джон Калрек причаливал к берегу. Моряк вальяжно спускался по сходням в перепачканной дегтем матросской одежде, а смахивавший на пирата Гнилоуст тоже крутился где-нибудь неподалеку, держа руку на рукояти ножа, заткнутого за широкий кожаный кушак. Покровительственными возгласами Калрек приветствовал некоторых из ближайших знакомых, и уж точно этот пройдоха целовал всякую девушку, которая подходила к нему достаточно близко. В компании верного Канула он закладывал круг почета по улице, распевая фривольные песни, а подхалимы и бездельники толпились вокруг, точно свита, рассыпаясь в комплиментах и улыбках, приветствуя смехом всякую грязную шутку. Для всех завсегдатаев таверны, потихоньку пропивающих последний разум, Канул и Джон с их рассказами о семи морях и тропических краях были кем-то вроде могучих былинных героев.

И да, все боялись их — настолько, что жители деревни закрывали глаза, когда кто-то из мужчин оказывался избит, а честь чьей-нибудь жены или дочери была поругана. Решительно ничего не предпринимали они, чтобы осадить Канула и Джона. И даже когда Калрек начал приставать к племяннице Молли Фаррел, никто не осмелился сказать то, что давно следовало.

Старуха Фаррел никогда не была замужем — она жила с юной родственницей в маленькой хижине недалеко от пляжа, причем настолько недалеко, что в час прилива волны чуть ли не в дверь им стучали. Жители деревни считали Молли ведьмой; в действительности она была зловещей, изможденной старой каргой, которая особо ни с кем не имела дел. Свой скудный достаток она поддерживала тем, что подбирала выброшенные морем ракушки и замысловатого вида коряги.

Племянница ничем не походила на свою тетку: была она хорошенькой, глупенькой, тщеславной и легко одурачиваемой — иначе она никогда не поддалась бы звонкой и дешевой лести Джона Калрека.

Я отчетливо помню тот день — холодный зимний день с сильным ветром, задувавшим с востока, — когда старуха пришла в деревню и стала всех расспрашивать, не видел ли кто ее родственницу. Весь город рыскал в ее поисках по пляжу и прилегающим бесплодным холмам — все, кроме Джона Калрека и его свиты, которые сидели в таверне, играли в кости и напивались. Все это время из-за каменистой отмели доносился непрекращающийся рев вздымающегося, беспокойного серого чудовища по имени Море; и вот в тусклом свете призрачной зари пропавшая девушка вернулась-таки к нам.

Волны прибоя мягко пронесли ее по мокрому песку и уложили почти прямо перед дверью Молли. Белая она была, как сама невинность, и руки ее покоились скрещенными на неподвижной груди. Ее лицо выглядело донельзя умиротворенным, и серые волны ласкали ее стройную фигуру. Взор Молли Фаррел был тверже камня — она стояла, сгорбившись, над мертвой девушкой, и не говорила ни слова, покуда Джон Калрек и его собутыльники не вышли из таверны с кружками в руках. Джон был пьян, и люди уступали ему дорогу с мрачным, растерянным видом.

Морской волк подошел к Молли Фаррел — и лишь посмеялся над ее горем.

— Тысяча островов! — выругался он. — А шлюха-то эта утопиться удумала, Гнилоуст!

Канул Гнилоуст лишь рассмеялся, поджимая тонкие губы. Он всегда терпеть не мог Молли Фаррел — ведь это именно она одарила его однажды столь нелестным прозвищем, которое легко прижилось, несмотря на всю принужденную народную любовь.

Джон Калрек поднял кружку с пивом и пошатнулся на нетвердых ногах.

— Тост за душонку шлюхи! — рявкнул он, и все уставились на него в тихом ужасе.

Наконец Молли Фаррел молвила свое слово — облеченное в крик, от которого у всех свидетелей мурашки пробежали по коже:

— Именем Нептуна, Царя Морей, проклинаю тебя, Джон Калрек, — да не упокоиться твоей мерзкой гнилой душе вовек! Желаю тебе в странствиях твоих повидать такое, что от глаз своих захочешь ты отказаться; такое, что на грубом сердце твоем воспылает каинова печать! Сдохнуть тебе лютой смертью и корчиться в темной бездне миллионы за миллионами лет! От моря и от суши, от земли и от эфира проклинаю тебя — мощью демонов морей и духов болот, горних чертей и чащобных леших! Метку Смерти помещаю я на твое чело, Джон Калрек, — и жить тебе отныне в страхе, и умереть далеко, среди холодных серых вод! Помни, что море, принявшее в свое лоно эту невинную душу, не захочет держать тебя на плаву — и смердящую твою тушу оно да уткнет обратно, в этот же песок! На холмах сейчас лежит снег, Джон Калрек; прежде чем он растает, твой труп будет у моих ног. Довольно скоро я плюну на него — и в том обрету утешенье!..

Калрек и его спутник на рассвете отправились в очередное дальнее плавание, а Молли вернулась в свою хижину и продолжила собирать ракушки. Она исхудала и ожесточилась, а глаза ее сияли почти безумным блеском. Шли дни, и люди шептали друг другу, что душа Молли вот-вот оставит бренное тело. Однако старуха, держась непоколебимо, отвергала любую предложенную помощь.

Пришло холодное короткое лето. Снег на бесплодных холмах близ Фаринга так и не растаял, что было очень необычно и вызвало многочисленные пересуды у жителей деревни. Молли ходила на пляж на рассвете и на закате, раздраженно глядя на сверкающую белизну на холмах и на море.

Наконец дни снова стали короче, ночи — длиннее и темнее, леденящий серый прибой разбивался о пустынный берег, а пронизывающий восточный ветер приносил к нам дожди и колючие метели.

В один из пасмурных дней в бухту вошел и бросил якорь купеческий корабль. Все бездельники и завсегдатаи таверны тут же явились на пристань, ибо то было судно, на котором Джон Калрек и Канул Гнилоуст отправились в море. Канул спустился по сходням, смахивая на пирата еще сильней обычного, а вот Джона что-то нигде не наблюдалось.

Канула осыпали вопросами, но тот лишь качал головой и повторял:

— Калрек высадился в порту на Суматре. Он подрался со шкипером, друзья! Я хотел с ним задержаться — да вот подумал: как же мне не навестить таких славных людей, как вы, жители Фаринга!

Канул Гнилоуст почти уже миновал причал — и вдруг попятился, пораженный: Молли Фаррел направлялась к нему через толпу. Мгновение они смотрели друг на друга, затем губы Молли искривились в отвратительной ухмылке.

— Твои руки — в крови, Гнилоуст! — вдруг рявкнула она на него так внезапно, что моряк вздрогнул, уставился на свои ладони — и вытер правую о левый