– Не тяни! – рыкнул Рунт, и развернув к себе мое лицо, впился в губы, освобождая от захвата на талии и сжав грудь. Сильно, до острой боли, от которой я вскрикнула, и, пользуясь этим, он прямо-таки вломился в мой рот. Толкался языком агрессивно, не позволяя и помыслить об освобождении или хоть легком ослаблении своего напора. Он жестко требовал все мое внимание себе, в то время как Рэй подхватил меня в воде под ягодицы, закидывая мои ноги себе на бедра, и вжался обжигающей головкой прямо напротив входа. Я попыталась рвануться, чтобы хоть увидеть мужчину, что вот сейчас войдет в меня, но Рунт зарокотал, и его поцелуй стал еще жестче, до вкуса соли и жжения на губах. Воздух стремительно кончался в легких, поэтому на крик от первого вторжения Рэя его у меня просто не было. Он сжимал мои ягодицы все сильнее, в прямом смысле натягивая на себя, и хрипел при этом на одном долгом выдохе. А меня изогнуло от чрезмерной наполненности, и сознание оказалось на грани помрачения. И тут Рунт наконец оторвался, давая мне жадно вдохнуть, а Рэй тяжело ударил бедрами, вгоняя себя в мое тело до полного контакта. И не дав и секунды передышки, рванулся назад и замолотил бедрами, дергая как безвольную куклу. Его побратим, продолжая меня удерживать все так же, уткнул лицом в изгиб своей шеи и не позволял взглянуть на берущего меня мужчину. У моих губ бешено колошматил под кожей его пульс, и я присосалась к этому месту. Рунт содрогнулся всем телом и проскрежетал:

– Ну же, Рэй… Сил нет…

И эти его слова словно подействовали и на меня. Прострелило от живота до макушки больно-сладко, внутри при каждом вторжении мелко завибрировало будто, отчего глубина и сила мощных проникновений стали ощущаться в сотни раз интенсивнее. Перед глазами заметались цветные пятна. Рэй всадил особенно сильно и протяжно застонал, и тут же Рунт рванул меня на себя, практически сдергивая с его члена и вламываясь в мое тело сзади. Он удерживал меня за шею и талию, тараня свирепо, и снова целовал так, что завтра я вряд ли смогу шевелить губами без боли. Вот только сейчас было плевать на это завтра, и я целовала его в ответ, пока внутри сильнее все расшатывало от нарастающей дрожи. Пальцы ног подогнулись, взорвалось сразу и в голове, и в месте его нещадного вторжения, и я протяжно застонала.

– Вот так! – прорычал Рунт, сорвавшись вообще в какой-то безумный темп. – Вот так! Для кого ты кончаешь, а? Для кого?

Ответить я не смогла бы уже ни за что. Меня несло бешеной лавиной неиспытанного никогда раньше. Я обезумела совершенно, закричав и забившись, а по мне катилось и катилось чистое дикое удовольствие, пока не разбило меня в пыль.

Рунтарехт

Баб я раньше ни с кем не делил. Какого бы риша мне этого хотеть, если вечно и самому мало? У моего народа такое вовсе не принято, а вот разговоры про то, что в столице такое в порядке вещей и даже модно, ходили. Типа, раз сами Светила такое практикуют и все об этом знают, то примеру надо всячески следовать. Вот, кстати, те канияры верещали что-то про собственность Светил. Девка у них сперла что-то, видать. Надо будет допытаться что. Может, оно и нам надо. Но это потом. Сейчас надо бы с синими колоколами Рэя разобраться. Его ведь всего аж крутит и ломает, вижу же. Но стоит и молчит, пока эта проблема на наши головы очухивается после проезда по дороге Ночных Удильщиков. Мужик мучается, а она как примерзла. Я уже успел и полог установить, и забози расседлать, и костер развести, и одеяла наши возле него покидать, готовя место для ночевки. А эта все никак не оклемается.

Главное, чего так впечатлилась-то? Шевелилось что-то там. Что шевелиться-то могло? Понятно, что Пустошь на людей, да с непривычки, всяко-разно влияет, пугает их как только может, поглощая этот страх, что песок воду, и накапливая. Мерещится всякое сопровождаемым, чего только не несли они. Сами что только не повидали: и реального, и мороков. Но вот девка эта, похоже, вообще слегка со странностями. Хотя оно разве и сразу не видно было? Вот же надо было побратиму именно на нее запасть. Да еще как. Стоит вон, сторожит, что тот часовой. Но я-то нутром чую, что тут другое все. Сторожит он ее, как хищник в засаде жертву. Только очнется, отогреется – и рванет он вперед. Терзать и нажираться готов. Оголодал ведь, небось, пусть я за все шесть лет ни разу и не видел, чтобы хоть глазами кого пощупал всерьез. Вечно взгляд что тот лед, и бабы для него как прозрачные были или мухи надоедливые. А тут на тебе. Весь аж звенит, как тетива за миг до разрыва. Пусть у нас зверюги очень разные за плечами, но оба хищники, так что, каково ему сейчас, я понимаю прекрасно.

Но тут делу я могу помочь. Есть у меня одна милая штучка на всякий случай. Шитамон. Один глоточек – и любая ледышка мигом загорается. Это зельице я придерживал для баб из фортов. Они там такие выкобенистые бывают. Сама хочет, аж течет, носом-то чую, а все «нет» талдычит. Не силком же зажимать. За мной такого не водится. Но у меня разве время есть уламывать? Вот угостишь, и баба мигом ошалевает. Бери и нагибай себе за ближайшим сараем. И потом никаких жалоб, потому что хорошо ей, рот только успевай зажимать, чтобы не голосила. Смотрят, правда, потом, понять толком не могут, как же это их, таких честных, на мой член занесло. А что поделать, от девок продажных на побережье до подавальщиц в Навиже мы иногда неделями идем, от форта к форту по делам истребительским шастая, и что, мне все это время только с кулаком своим дружбу водить? Никто же в итоге не в обиде. Мне хорошо, и бабе есть что вспомнить.

Рэй видел и знал, что я девке даю, и промолчал, только зенками голодно сверкнул. Сообразил, что это в его же интересах, не дурак же.

А прелестница причудливая еще из крепких оказалась. С первого глотка ее почти и не проняло. Носом-то я чуял, что греться начала, но на вид так и не скажешь, держалась. Только со второго. Вот уж тогда мигом потекла-запахла. Глазищи здоровенные засверкали хмельно, ноздри затрепетали жадно. Распрямилась вся, голову вскинула. Хороша все же. Сиськи торчком. Тоненькая, лакомо изящная. Так и видится, как гнется она в лапах твоих бесстыжих покорно, податливо, что та лоза, разжигая голод еще больше. И, похоже, все, уже не соскочит.

Вот только меня ее запахом тоже что-то сильно так приложило. Она и так-то пахла, что вставал мигом. Неспроста же и не из-за одного только любопытства и спора с Анике я ей монеты на стол брякнул. Захотел. А вот как поплыла… Я не собирался… для Рэя же все. Но отчего-то такой жадностью дичайшей скрутило, как только он в воде к ней подбираться уже готовым наброситься аврином стал… Сил не нашлось с собой бороться. Причем как-то разом и полностью. Да и зачем? Кто сказал хоть слово против? Я ее, еще пока топталась на берегу, зенками бесстыжими налапался да в голове у себя ей вставил хорошенько. А уж когда ближе подошел – понял: не-а, не удержаться никак. Хочу. Только и хватило мочи Рэя первым пустить. Рот ее поедом жрал. И бесился. Перло от понимания, что Рэй ее прямо в моих лапах, считай, долбит. Аж дурел. Каждый его толчок мне во всем теле отдавался, ее стоном в рот и кровь жгучим пламенем вливался и доводил до такого… Будто трахал ее Рэй, а ощущалось все так, как если бы я сам. Но опять же и бесился. Ведь все же он. А она приняла. Выгибается, стонет, волной вся идет, когда он в нее врубается. Дрянь похотливая. Сладкая же какая. Вкусная, дышать невозможно, хочется только жрать и жрать ее. И драть, чтобы ноги больше никогда не сходились. За то, что эти стоны, дрожь – ему… Сроду со мной такого не творилось. Даже похожего. Когда корежит от боли-жадности и пытки-удовольствия одинаково свирепо, и разум в какие-то густые жаркие сумерки унесло. Отдать побратиму бабу целиком, пусть всю берет, для него же было… Я потом. Но… не смог какого-то риша. Не смог рук разжать. И опамятоваться бы, как кончил, должен же охолонуть, опустошившись. Но как бы не так.