Она не кривила душой: ей казалось, что молодость, мужество, живое чувство исходит только от них… Да это и в самом деле было так. Не от Ксении же с ее евроремонтом и Толиком, не от Ритки, даже не от Нины Вербицкой!

Только Карталов укреплял Алю в том, что было в ее жизни главным. Но у него была своя, от нее отдельная жизнь, и смешно было бы ожидать, что ей найдется в этой жизни какое-нибудь место, кроме того, которое она уже занимала.

Да она и не искала никакого другого места. Ее отношения с Карталовым были полны, ей с лихвой хватало того, что он мог ей дать – и давал щедро.

– Не переживай, Аля, – словно прочитав ее мысли, сказал Карталов. – В самом деле, ведь ничего страшного со мной. Перенапрягся тут немного из-за Вовки, давление подскочило. Очухаюсь! Обещал я тебе репетицию под Новый год, не вышло вот… Так ведь, даст бог, не последняя, правда?

– Правда, Павел Матвеевич, – кивнула Аля. – Думаете, я потому приехала, что в живых вас боялась не застать?

– Ох, Алька, язычок у тебя острый, тяжело тебе будет среди моих хитрованцев, – рассмеялся Карталов. – Эдак и индюшачьих отбивных не захочешь! Ну-ну, не обижайся, – добавил он, заметив ее смущение. – Я рад, что ты приехала, честное слово, спасибо тебе.

Уже стоя в дверях, Аля неожиданно для себя спросила:

– Павел Матвеевич, а правда, что раньше все актрисы были содержанками?

Карталов расхохотался так громко, что какая-то медсестра заглянула в палату из коридора.

– Алечка, кто это тебе сказал, интересно? – отсмеявшись, спросил он. – И что тебе до этого?

– Да ничего, это я просто так спросила, – покраснев, махнула рукой Аля.

– Просто так? – Взгляд у него стал цепкий, пронизывающий. – Так уж и просто так! А ну-ка, скажи, что у тебя случилось?

– Ничего, Павел Матвеевич, – на этот раз твердо ответила Аля. – Ничего у меня не случилось. С наступающим вас и вас, Глеб Семенович!

Помахав рукой, она вышла из палаты и, все убыстряя шаги, почти побежала по коридору. Сумка оттягивала ей плечо, мешала идти, Аля взяла ее в руку и только тут удивилась ее тяжести.

«А яблоки-то! – вспомнила она. – Отбивные отдала, а яблоки забыла!»

Она забыла оставить Карталову импортные яблоки, увидев настоящие, крымские, привезенные Глебом Семеновичем. Конечно, ни в какое сравнение они не шли, но не забирать же теперь обратно?

Аля помедлила у двери на лестницу и, вздохнув, все-таки решила вернуться. Она снова прошла к последней палате и уже взялась за ручку, когда услышала за чуть приоткрытой дверью голоса Карталова и Глеба Семеновича и поняла, что говорят они о ней.

– Несчастная девочка, – сказал Глеб. – Что это с ней, ты не знаешь?

– А ей ведь вообще легко не бывает, Глеб, – ответил Карталов. – Ты не заметил разве?

– Да заметил, еще в Коктебеле тогда… Какой-то у нее слишком ранний опыт жизни, тебе не показалось?

– Она кажется тебе циничной? – Голос Карталова прозвучал удивленно.

– Не циничной. Но слишком уж сильной, слишком готовой дать отпор. Я потому и говорю – несчастная… Разве счастливые женщины такие?

– Она талантливая, внутренне очень содержательная. Чуткая, как струна… – медленно произнес Карталов. – Такие женщины редко бывают счастливыми. Ну вот скажи, ты, мужик: много ты знаешь мужчин, чтобы стали с такой возиться? Вот именно… Кому дело до ее души! Только мне, может быть, но ведь я совсем другое… Мне, знаешь, иногда кажется, что Алька – это я в детстве. Я ведь всегда о такой дочке мечтал, да не вышло. Ну, что об этом теперь говорить. Ей-богу, был бы у меня парень хороший на примете – сам бы к ней привел.

– Что ж не приведешь?

– Так ведь нету! А сама она и не ищет… Ну это, положим, для актрисы неудивительно – а она будет большой актрисой, можешь мне поверить. Она другим занята, рыться в кучах дерьма не станет. Ей такой нужен мужчина… Сомневаюсь, что такие вообще существуют! Я-то сам тем еще эгоистом был с женщинами, особенно в молодости. – Он помолчал. – Работа – единственное, что я могу ей дать. Но уж тут ничего для нее не пожалею, это точно, – твердо сказал он. – Сейчас особенно. Боюсь только…

– Чего? – перебил Глеб Семенович.

– У нее сейчас большая роль, она таких еще не играла. Она, конечно, быстро учится, схватывает на лету, но этого и боюсь. – Наверное, Глеб не понял, и он пояснил: – Штампов боюсь, вот чего. Они нужны, конечно, но когда только они… Она их мгновенно нарабатывает, фиксирует – а чувств в ее нынешней жизни, по-моему, немного.

– Поберег бы ты себя, Паша, – вдруг сказал Глеб Семенович. – Аля, конечно, хорошая девочка, жалко, если у нее что-то не так. Но ведь молодая, разберется как-нибудь! Слишком ты надрываешься: то она, то Вовка этот твой, то еще кто-нибудь. Театр взялся перестраивать – чем этот плох? Мало тебе гипертонического криза, инфаркт хочешь нажить?

– Плох, плох, – засмеялся Карталов. – Сцена маленькая, а я же фигура масштабная, сам видишь!

Аля почувствовала, как краснеют уши. Ей было приятно, что Карталов думает о ней, и из-за этого особенно стыдно, что она подслушивала. Опять забыв про яблоки, она на цыпочках отошла от двери.

Автобус сломался в самом начале моста через Волгу. Матерясь, водитель копался в моторе, редкие вечерние пассажиры сердито ворчали в темном салоне.

Аля спрыгнула с подножки, подошла к перилам моста. Незамерзшая река чернела внизу, манила своей мощью и пугала. Одиночество было особенно ощутимо над этой огромной водой…

Чтобы прогнать одиночество, Аля даже запела тихонько, но и песня сама собою вспомнилась невеселая: «Ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту…»

«А мне и прощаться не с кем, – как-то слишком спокойно подумала она. – Что ж, такая, значит, судьба».

Это незадолго до Нового года выяснилось, что именно ей предстоит работать в праздничную ночь. Аля даже подумала, что девчонки как-то смухлевали, подгадав для себя отдых. Но в общем-то она была единственной официанткой, которой все равно было, праздничная ночь или обыкновенная.

Правда, отец приглашал праздновать у него, и у Линки с Левой собиралась компания, и даже Родька звал куда-то – как он сказал, по старой памяти. Но все это показалось Але малопривлекательным, и она не пошла никуда.

Легко согласившись поработать в новогоднюю ночь, Аля и не подумала, что настроение у нее может измениться. И вдруг, вернувшись под утро тридцать первого декабря из Твери, промерзнув до костей в электричке, она поняла: нет для нее сейчас ничего тягостнее, чем необходимость идти в «Терру».

Она едва не заплакала, лежа в горячей ванне и глядя на отбитые кафельные плитки под потолком.

«Что ж теперь, так всегда и будет? – беззвучно всхлипывала Аля, смахивая слезы в воду. – И все, и ничего больше?»

В эту минуту она готова была пойти куда угодно, в какую угодно компанию. Не до веселья, только бы не окунаться снова в эту беспросветную жизнь! Она даже хотела позвонить Наташке или Люде и попросить, чтобы заменили ее сегодня, но вовремя поняла, что это нереально. У всех дети, или мужья, или любовники, или все это вместе, все давно уже готовятся к празднику, и даже природный катаклизм не заставит никого выйти на работу вне очереди.