— Алиса. Тебя же Алисой зовут, верно? — Она впервые за все время назвала меня по имени. — Власть? Что может знать о власти такое существо, как ты? И что бы ты стала с ней делать, если бы даже получила? — При всей ее изысканности она и не старалась скрыть своего презрения к моему невежеству.

— Я имела в виду власть самой выбирать свою дорогу в жизни.

— Вот как! Ты, значит, к этому стремишься? — Она одарила меня довольной улыбкой. И за напускной небрежностью я разглядела в ней более глубокое чувство. Она искренне презирала меня, как презирала, должно быть, всех простолюдинов. — Ты не получишь никакой власти, милая моя, если под нею ты понимаешь положение в обществе. Разве что поднимешься до невероятных высот и станешь настоятельницей этого монастыря. — В мурлычущем голосе слышалась обидная насмешка. — Этого тебе не достичь, но ответ я тебе все же дам. Если ты не родилась в благородной семье, то тебе требуется красота. Но с такой внешностью ты не сможешь продвинуться. Тебе остается только одно. — Улыбка пропала, и графиня, кажется, соизволила обдумать мой вопрос. — Знания.

— Как могут знания дать власть?

— Могут. Если то, что известно тебе, играет важную роль для кого-то еще.

Чему могла я научиться в стенах аббатства? Невзрачное полотно моей жизни было расстелено передо мной, слишком жалкое и по размеру, и по качеству. Читать положенные на день молитвы. Вскапывать грядки на огороде. Варить простенькие зелья в лазарете. Начищать до блеска серебряные сосуды в монастырской церкви.

— И что делать с такими знаниями? — с отчаянием в голосе спросила я, будто сразу перечислила все, что мне известно. Как я проклинала графиню в эту минуту своего прозрения!

— Как это можно сказать заранее? Но вот что я тебе скажу. Женщине очень важно научиться быть двуличной, чтобы с толком пользоваться теми талантами, какими она наделена, сколь бы жалкими они ни казались. Есть у тебя такое умение?

Двуличие? А оно у меня есть? Я и понятия об этом не имела и только покачала головой.

— Обман! Коварство! Интриги! — вскричала она, выведенная из терпения моей несообразительностью. — Ты что, не понимаешь? — Графиня Джоанна вернулась с порога и зашептала мне на ухо, словно оказывала величайшее благодеяние: — У тебя должны быть душевные силы, чтобы настойчиво идти к своей цели, не обращая внимания на то, скольких врагов ты наживешь на этом пути. Это дело нелегкое. Я всю жизнь наживала себе врагов, но в тот день, когда я обвенчаюсь с принцем, они станут для меня все равно что мякина для урагана. Я стану смеяться им в лицо, не заботясь о том, что они обо мне думают или говорят. Захотела бы ты по доброй воле выбрать себе такой путь? Уверена, что нет. — В ее голосе снова послышалась издевка. — Подумай об этом, детка. Все, что ждет тебя в будущем, — жизнь в этом склепе до того часа, когда тебя закутают в саван.

— Нет! — Ужасное видение заставило меня громко выкрикнуть это слово, будто в руку мне вонзилось одно из остро заточенных перьев графини Джоанны. — Я убегу отсюда.

Раньше я никогда не говорила об этом вслух, не облекала свою мечту в слова. Как отчаянно это прозвучало! И как безнадежно, но в ту минуту меня буквально душили мысли о том, чего я лишена и что могло бы изменить мою жизнь, если бы я была в силах ею управлять.

— Убежишь? А жить как станешь? — Она почти повторяла слова сестры Годы, которые врезались в мое сердце острым ножом. — У тебя нет своих средств, тебе нужен муж. Если только ты не желаешь сделаться шлюхой. Ау них опасная жизнь, грубая и короткая. Я бы тебе такую выбирать не советовала. Уж лучше быть монашкой. — Она отстранила меня рукой, вышла из комнаты и прошествовала во двор, где уселась в свои носилки. Я догнала ее, передала обезьянку, задернула занавеси, и на том моя служба у графини завершилась. Но напоследок я услышала от нее еще одно прорицание: — Ты никогда ничего не будешь стоить в этой жизни. Поэтому не забивай себе голову глупостями. — Потом добавила с мимолетной улыбкой: — Я придумала, чем тебя наградить. Возьми себе Барбари. Возможно, тебя он развлечет, а мне уже стал надоедать…

Зверек вылетел из носилок, снова оказавшись у меня на руках.

И графиня Джоанна, взбудоражив меня, исчезла в туче пыли вместе со своими собачками, соколом и свитой. Но забыть я ее не могла, потому что графиня разожгла пламя моего воображения.

«Я заслуживаю большего», — твердила я, преклонив вместе с сестрами колени на вечерне. Я буду чего-то стоить! И я добьюсь чего-то в жизни! Так думала я, пусть и была тогда совсем еще ребенком.

И разве кое-чего я не добилась, так или иначе? Я улыбнулась, пусть и забивала мне ноздри и глотку вонь свечного сала. Что бы ни думала обо мне графиня, вот где я оказалась каким-то чудом — в Хейверинг-Атт-Боуэре! «Судьба вырвала меня из стен аббатства, — повторяла я себе под нос, — так отчего судьба не может вывести меня из этого ада, полного жара и вони, туда, где я смогу расправить крылья? Особенно если я и сама постараюсь».

Носком башмака я отогнала нахального кухонного котенка, вцепившегося когтями в мои юбки, отвлеклась, и мое бормотание перешло в шипение боли: горячее сало капнуло на руку, мигом вернув меня к действительности.

Я подхватила котенка, заперла его в буфетной, не обращая внимание на жалобное мяуканье, а сама поспешила к мастеру Хэмфри, который звал меня яростным ревом.

Да, а что дальше случилось с обезьянкой? Матушка настоятельница приказала забрать зверька в лазарет и запереть в подвале. Больше я его не видела, да не очень и жалела, вспоминая, как больно он кусался. Но теперь я улыбнулась. Если бы у меня сейчас была обезьянка, я с большим удовольствием натравила бы ее на Сима.

А потом с ясного неба грянул гром. Проведя две недели в водовороте поварен Хейверинга, я успокоилась и позволила себе забыть об осторожности. В тот день мне дали отвратительное поручение: отскрести колоду, на которой разделывают мясные туши.

— А когда закончишь с этим, принеси из кладовки корзину лука-порея… и посмотри на огороде, может, найдешь там немного шалфея. Знаешь, как он выглядит? — Мастер Хэмфри, выкрикивая свои указания мне вслед, по-прежнему не терял язвительности.

— Знаю, мастер Хэмфри. — «Любой дурак знает, как выглядит шалфей». Я схватила тряпку, довольная тем, что можно ускользнуть подальше от жара печей и тошнотворного запаха свежей крови.

— Да, и прихвати еще луку-резанца, девушка!

Не успела я переступить порог, как меня схватили за руку, да так резко, что я чуть не споткнулась.

— Какого?..

Я оказалась в объятиях треклятого Сима.

— Ба, да это же мистрис Алиса, которая так высоко себя ставит!

Я подняла руку, чтобы крутануть ему ухо, но он уклонился, продолжая крепко меня держать. Сим не отставал от меня сегодня: я уже не дала ему задрать мои юбки, кольнув кончиком ножа, и на его руке до сих пор краснели пятнышки.

— Отстань от меня, болван!