— Я могу делать вот это, мастер Хэмфри. И вот это. — Я показала пальцем на тех, кто отмывал и скреб мясо в тазу с водой. — Могу делать это. — Палец уткнулся в мальчика, который подбрасывал поленья в огонь.

— Это всякий дурак сумеет! — Повар примерился отвесить подзатыльник мальчишке с поленьями, который усмехнулся его словам. — Значит, ничего ты не умеешь!

— Я умею печь хлеб. Могу вот им свернуть шею. — В плетеной корзине у очага кудахтали ни о чем не подозревающие куры. — Могу делать вот это. — Указала на мужчину постарше, который потрошил рыбу, складывая внутренности в тазик. — Могу сделать микстуру от кашля. А еще могу…

— Ой-ой-ой! Какое приобретение для моей поварни. — Мастер Хэмфри схватился за пояс и насмешливо поклонился мне. Он не поверил и половине сказанного.

— Я могу сделать опись всех ваших запасов. — Я не собиралась молчать, пока мне прямо не велят. — Могу вести ваши счета и учетные книги. — Если уж мне суждено трудиться здесь, я должна отвоевать себе достойное положение. До лучших времен.

— Вот чудеса, клянусь Пресвятой Девой! — Он насмехался надо мной все более откровенно. — Что же такая госпожа, наделенная многими талантами, делает у меня на поварне? — Смех его тоже стал заметно громче. — Ну, давай начнем вот с чего.

Меня приставили к работе — выгребать из печей горячую золу и отчищать покрытые жиром противни. Никакой разницы с аббатством и домом Перрерсов.

Все-таки разница была, и я ее скоро оценила. Здесь била ключом жизнь, а не влачилось жалкое существование, основанное на вечном молчании и безмолвном повиновении. Здесь ты не чувствовал себя похороненным заживо. Не могу сказать, что я была в восторге от своей работы — тяжелый труд, без передышек, под надзором щедрого на кары мастера Хэмфри и самого сэра Джослина, — но они не проявляли постоянного недовольства, и не свистели в их руках прутья, чуть нарушишь строгий устав святого Бенедикта. И не приходилось ловить на себе язвительные взгляды Дамиаты. Каждому на поварне было что сказать обо всяком событии или слухе, доходившем до владений мастера Хэмфри. Не сомневаюсь: разделывая павлина, повар мог обсуждать дела королевства не хуже всякого знатного лорда. Здесь я оказалась в ином, чем прежде, мире. Теперь у меня была своя соломенная циновка в тесной каморке на чердаке — я делила ее еще с двумя девушками. Они на сыроварне процеживали молоко и готовили большие круглые головки сыра. Дали мне и одеяло, новую сорочку и юбку — на мой взгляд, совершенно новые — такой длины, что можно было укрыться ими с головой, да еще пару грубых башмаков.

Было ли мне лучше здесь, чем мирской сестрой в монастыре Святой Марии? Клянусь Пресвятой Девой, лучше!

Во время работы я прислушивалась к разговорам. Сплетням? Поварята сплетничали с утра до ночи, перемывая косточки всей королевской фамилии, и я старалась не пропустить ни слова. Королева болела, король оберегал страну. Давно минули дни той громкой славы, которую он снискал, разгромив при Креси[20] чертовых французишек, но он по-прежнему вызывал всеобщее восхищение. А вот Изабелла! Эта дамочка отвергала одного за другим всех достойных принцев, которых прочили ей в мужья. Королю бы взять да и выпороть ее кнутом! Когда же речь вдруг заходила о графине Кентской, уши мои ловили каждый звук. Она вышла замуж за принца и в один прекрасный день станет нашей королевой[21]. Так вот, о ней говорили, что она ничем не лучше блудницы, да и о приличных манерах склонна забывать, когда ей это выгодно. Слава Богу, она сейчас находилась в Аквитании вместе со своим многострадальным супругом. Сплетники, не замечая моего повышенного интереса, продолжали обмениваться подробностями всевозможных событий… В Гаскони и в Аквитании, наших владениях по ту сторону Ла-Манша, бушевали мятежи. Ирландия бурлила, словно котелок в печи. Да, а здания, которые строит этот кудесник Уикхем! В Вестминстере уже провели трубы с водой на кухни: стоит повернуть кран, и вода льется прямо в железный таз! Дай Бог, чтобы и в Хейверинге поскорее сделали такие же.

Тем временем мне приходилось двадцать раз на дню бегать по воду к колодцу. Мастеру Хэмфри ни к чему были мои умения читать или считать. Я подметала, скребла, резала; обожгла руки, опалила волосы. Я выносила и чистила ночные горшки. И работала на совесть, чтобы держать на расстоянии похотливых поварят и подручных. Я быстро училась жизни. Бог свидетель, быстро!

Сим. Самый наглый из всех, светловолосый, с неизменно похотливым взглядом и кривой ухмылочкой.

Мне не требовалось специальное предупреждение, чтобы держаться с ним настороже: я уже видела, как Сим представляет себе романтические ухаживания, когда он подловил одну из прислужниц у двери в дровяной склад. Я не заметила радости на ее лице, когда он сопел и трудился, спустив штаны ниже колен. И мне не хотелось, чтобы он прикасался ко мне своими жирными лапами с грязными ногтями. Да любой частью своего тела. Чаще всего мне удавалось отгонять этого подонка, резко ударив его каблуком по незащищенному подъему ноги или воткнув локоть ему в живот. Увы, Симу и его гнусной компании нетрудно было подловить меня в одной из кладовых или в погребе. Уже в первую неделю он раз десять обнял меня за талию.

— Дай я тебя поцелую, Алиса, — шептал он, подлизываясь, обдавая мою шею жарким дыханием.

— Меня ты не поцелуешь! — И я сильно ударила его кулаком в грудь.

— Да кто еще станет тебя целовать? — Его дружки, мерзко ухмыляясь, хором поддержали своего вожака.

— Да уж не ты!

— Ты же сука, уродина, но все равно получше, чем говяжья туша.

— А вот ты ничем не лучше, мерзавец. Я лучше с лягушкой из пруда целоваться стану. А теперь посторонись, да своих уродов забери. — Я обнаружила в себе талант не лезть в карман за словом, отточила язычок и не стеснялась пускать его в ход, как и локти. Чувство самосохранения подгоняло меня не хуже шпор.

— Никого лучше ты не найдешь. — Он потерся о мое бедро ширинкой, натянувшейся от похоти.

Я отбросила шутки в сторону. Колено, врезавшееся ему между ног, заставило Сима ослабить хватку.

— Не распускай руки! Иначе я попрошу мастера Хэмфри поработать секачом над твоими яйцами! А потом мы зажарим их на ужин с чесноком и розмарином!

Я не чувствовала себя несчастной. Но жаль было, конечно, что я некрасива, а мои умения никому не нужны. Много ли ума требуется, чтобы опорожнить в сточную канаву ночные горшки? За работой, окуная в вонючий жир грубые фитили (так мы изготавливали светильники для поварни и кладовых), среди шума и суеты я позволяла своим мыслям уноситься в давние дни, когда я была совсем юной послушницей. Не сопротивлялась, когда в мои мысли бесцеремонно вторгалась графиня Кентская, даже радовалась этому. Да, она далеко, в Аквитании, но в такие минуты она как бы оживала в аду поварен Хейверинг-Атт-Боуэра.