Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Думали, что людей Бертье и Рене вместе с обозом ждать придется, но нет, люди были дисциплинированы. Вместе с обозом они уже ждали кавалера и офицеров у ворот. Это Волкову понравилось. Не врали Бертье и Рене, хорошие у них сержанты и солдаты. Сразу и двинулись. Темно еще было, а дорога худа. Держались так, чтобы солнце по левому плечу вставало.
Поехали на юг в ту землю, что зовется Эшбахт и которую иные называют западным Шмитценгеном. В общем, ехали они в имение, в жалованный удел рыцаря Божьего, Хранителя веры, Иеронима Фолькофа, которого прозывают Инквизитором.
* * *
Возбуждение, волнение и желание скорее увидеть свою награду, что жило в нем уже несколько дней и что не могли унять все разговоры о скудости его земли, сразу пошли на убыль, как только стало светать.
Едва солнце осветило их путь, так он увидел дорогу на юг, дорогу, что вела к Эшбахту. И тянулась туда не дорога, а жалкая нитка, две почти заросших колеи от колес мужицких телег, что вели мимо бесконечных невысоких холмов, заросших жестким и корявым кустарником.
Вниз — вверх, вниз — вверх и так до бесконечности.
— Весной тут в низинах вода стоит? — спросил Волков у землемера Куртца, разглядывая окрестности.
— И осенью стоит. Весной от паводка, если снег ляжет, а осенью от дождей.
— Тут, наверное, на телеге не проехать?
— Только верхом, — подтвердил землемер.
— И как же мужики урожай вывозят? — кисло спрашивал кавалер, не очень-то надеясь на ответ.
— То мне не ведомо, — отвечал Куртц, он вдруг поднял руку и указал на восток, — может по реке, вон она, Марта начинается. Тут ее истоки.
С холма открылся вид на реку, в проплешине меж холмов и кустов, в лучах восходящего солнца блеснула вода. Не река, а ручей еще, десять шагов, не шире.
— Марта! — воскликнул Брюнхвальд. — Вот как она начинается, а в Хоккенхайме так широка, что в утренней дымке другого берега и не рассмотреть. А тут ручей — ручьем.
— Кавалер, — произнес землемер, указывая вперед, он уже и карту достал, развернул ее, — видите тот холм?
— Да, — сказал Волков невесело. — Прекрасный холм.
Холм, как холм, разве что выше всех других, дорога его оббегала слева. Ничего особенного.
— Там, где он кончается, — Куртц показал ему карту, указывая линию пальцем, — там начинается ваша земля.
Вот она, оказывается, какая его земля. Бурьян, репей в низинах да унылые холмы, заросшие барбарисом, козьей ивой и шиповником.
Да и кусты-то чахлые кроме ореха, тот рос высокий. Кроме него только лопухи вокруг хороши.
А на срезах холмов земля виднеется, вся желтая или красная.
Волков тем временем объехал холм, реку ему видно уже не было, да и не было у него желания смотреть. Он повернулся и позвал Ёгана. Тот тут же подъехал.
— Ну, видишь, что за земля вокруг?
— Дрянь земля, — беззаботно отвечал тот. — Суглинок поганый.
— Суглинок, — мрачно повторил Волков оглядываясь. — Ни пахоты, ни лугов, ни покосов. Бурьян да орешник.
Говорил так, словно это Ёган виноват. Словно этот он ему лен даровал.
— Холмы есть, — вдруг сказал тот, — трава под кустами есть. Мало-мало, а есть, козы прокормятся, а может, и коровы где поедят.
— Дурак, — сказал кавалер, — я по-твоему что, коз разводить должен?
— А что? А хоть и коз, — не унывал Ёган, — чем плохи козы?
Он на секунду задумался и продолжил:
— Коза — она очень неприхотливая скотина. Болота, камень, лес — ей все нипочем, везде себе пропитание найдет. А от нее молоко, шерсть да шкура какая-никакая под конец. И мясо еще, чуть не забыл!
Волков обернулся за спину на людей что шли за ним, там их было чуть не полторы сотни, шли они в надежде, что им будет в его земле прокорм. Тащили и везли в обозе свой нехитрый солдатский скарб, инструменты, палатки, котлы да одеяла.
Конечно, не упрекнут они его. Ведь он не звал их с собой — ни их, ни их офицеров, он даже Карла Брюнхвальда не звал. Ничего им не обещал. Сами попросились. Но все равно было ему неприятно, что ведет он их в такую пустыню.
А еще было ему немного стыдно. Стыдно оттого, что все эти люди вдруг увидят, что наградили его землей бросовой. Кинули ему безделицу, мол, и так ему сойдет. Мол, каков сам, такая и награда, и вот от этих мыслей ему совсем тяжко становилось. И начинал он потихоньку свирепеть, как только увидел землю свою. Ехал, глядел на все угрюмо, думая, что его обманули.
А Ёган, не видя уныния господина, все еще болтал:
— Коза — она животное нужное, как по мне, так козий сыр он самый вкусный и полезный, вот помню, дед мой покойник…
— Уйди, дурак, — рявкнул Волков.
Ёган сразу смолк и придержал коня, отстал. Ну его к лешему, господина, когда он в таком расположении.
— Чего он? — спросил у него Сыч, когда они поравнялись.
— Да как обычно — бесится, — с видом знатока отвечал слуга.
— Чего ему беситься? Весь в серебре, в золоте, землю ему дали, а он все бесится. А он все равно беситься, — рассуждал Сыч. — непонятно.
— Говорю же, блажной он у нас. Неугомонный. Думаю, ему Брунхильду надо, — предположил Ёган.
— Да ну! — не согласился Сыч. — Он от нее еще больше звереет иногда.
— Ну, тогда я не знаю, что ему надобно, — сказал Ёган.
— И я не знаю, — ответил Сыч.
* * *
День уже шел к полудню, а дорога почти не изменилась. Только холмы те, что справа, стали заметно выше, а те, что слева, те, что у реки, стали исчезать. Река стала пошире, и видно ее с дороги было получше. А почти прямая до сих пор дорога стала извиваться, чтобы обойти глубокие и резкие овраги, что тянулись с запада к востоку, к реке. Деревьев было мало да и те все молоды. Кустарник стал гуще, к Волкову подъехал как всегда веселый Бертье и сказал:
— Я так понял, что это уже ваша земля пошла?
— Да, — невесело отвечал кавалер. — Землемер говорит, что моя.