Мальчик вздрогнул, обернулся на голос и стал искать глазами того, кто кричал. Он прищурился и поднял руку, чтобы заслонить вечернее солнце, висевшее низко в небе среди лёгких облаков, походивших на цветную капусту.

Со спортивной площадки на Амагере уже ушли и дети, и любители позаниматься спортом на свежем воздухе, и владельцы воздушных змеев, так что на поле для пляжного волейбола не было других игроков. Мальчик до этого момента не замечал, что кто-то наблюдает за ним, и смущённо кивнул в знак благодарности. Потом пошёл к своей неоново-зелёной спортивной сумке, лежавшей на песке на правом краю площадки.

Стефан смотрел, как мальчик упаковывает в неё спортивную бутылку и большое пляжное полотенце с изображением Ниндзя-го. Мальчик перекинул сумку через плечо и побежал за белым мячом «Спалдинг», который оставался лежать на песке. А затем быстро пошёл к горному велосипеду, припаркованному у велосипедной дорожки недалеко от скамейки, где сидел Стефан и не сводил с него глаз.

Пока он стоял на коленях в траве и возился с велосипедным замком, Стефан встал и подошёл к нему. Руки его были в карманах, а «кингс» без фильтра свешивался из угла пересохших на солнце губ.

– У тебя чертовски хорошо получается, волейбол этот, а?

– Спасибо. – Мальчик поднялся с травы и стал закреплять мяч на багажнике.

– Как тебя зовут?

– Дэниель.

– Дэниель, – повторил Стефан, оглядев мальчика с головы до ног. Это был симпатичный маленький парнишка с зелёными глазами, смуглой кожей и веснушками на носу и щеках.

– Куда ты поедешь, Дэниель?

– Домой, – сказал мальчик, не поднимая глаз.

– Эх, вот досада. – Стефан вытащил сигарету и выпустил целый вихрь дыма изо рта. – Так здорово было смотреть, как ты играешь.

– Я обещал маме прийти домой к ужину.

Стефан огляделся.

– Ты живёшь здесь неподалёку?

Он положил руку мальчику на плечо.

– Я обещал маме уже быть дома, – повторил тот и начал выводить свой велосипед на дорожку.

– В каком ты классе? – продолжал спрашивать Стефан. – В четвёртом? В пятом?

Он шёл за ним по дорожке, не снимая руки с его плеча.

– В пятом.

– Пятый класс, – впечатлённо присвистнул Стефан. – Значит, ты уже совсем большой.

Мальчик наконец высвободился и вскочил на велосипед. Он изо всех сил стал крутить педали, не оглядываясь назад.

– Ну ладно, всего тебе хорошего, Дэниель, – крикнул Стефан ему вслед, – увидимся в другой раз, да?

Он продолжал следить за мальчиком, пока тот не превратился в чёрную точку вдалеке.

Потом вернулся к своей скамейке и сел.

В квартире на той стороне улицы всё ещё не было никаких признаков жизни. Стеклянный фасад здания позволял хорошо просматривать кухню и гостиную, в обоих помещениях было темно и пусто. Они выглядели далеко не так уютно, как комнаты одноэтажной виллы Ульрика Андерсона в Греческом квартале, когда Стефан в последний раз навещал его. Они выглядели даже вовсе не уютно. Всё в квартире было бездушным, современным, и Андерсон, похоже, вообще не занимался домом, когда от него ушла жена.

«В тот раз было столько же времени», – подумал Стефан, глядя на часы.

Когда он снова поднял глаза, на кухне горел свет.

– Он говорил как невменяемый. Послушать – так просто бред сумасшедшего.

Элоиза крепко сжимала бутылку между коленями и медленно, упрямо тянула пробку вверх, пока не вытащила её. Она сходила на кухню, аккуратно взяла за ножки два винных бокала и вернулась на балкон.

– По бокальчику шардоне?

– Да, да и ещё тысячу раз да, – ответила Герда, постукивая палочками для еды в такт песне «Treasure» Бруно Марса, которая звучала из айфона Элоизы, лежавшего перед ними на столе.

– Не многовато ли мы с тобой пьём? – спросила Элоиза, разливая вино.

– Многовато.

Ответ был дан немедленно, и в нём не прозвучало особых угрызений совести.

«Иногда это счастье – иметь друга с такими же трудностями, как и у тебя», – подумала Элоиза. А Герда была лучшей, а может быть, и единственной настоящей подругой Элоизы. Единственной в мире, кто знал её. Действительно знал.

В начале своей жизни они много лет прожили по соседству в «жёлтых домах» – этим оригинальным названием они окрестили таунхаусы во Фредериксстадене, выкрашенные – барабанная дробь – в жёлтый цвет.

Достигнув шестилетнего возраста, они в свой первый учебный день пошли вместе в школу Нюбудера, взявшись за руки, с одинаковыми крысиными хвостиками на головах и одинаковыми рюкзаками за спиной, красными, как почтовые ящики, и огромными, как морозильные камеры.

И с этого первого дня они были неразлучны.

Когда им было по десять, они тайком выкурили вместе свою первую сигарету, хорошенько спрятавшись в одной из лазеек, проделанных в буковых изгородях в Королевском саду, и всю свою школьную жизнь по очереди влюблялись в одних и тех же мальчиков. Они горячо ненавидели врагов друг друга, в два раза горячее любили родню друг друга, и обе плакали (и плакали, и плакали), когда мать и отец Элоизы летом между вторым и третьим классами объявили, что собираются разойтись.

– Мы двое никогда не разойдёмся, – сказала Герда, и они поклялись в этом и смешали кровь. Двадцать семь лет спустя они по-прежнему были вместе.

– Возможно, он и есть сумасшедший, – сказала Герда, раскладывая содержимое коробочки из японского ресторанчика «Sticks’n’Sushi»: мясо Герде, суши Элоизе. – Как, ты сказала, его звали?

– Ульрик. Ну да, может быть. По крайней мере, Бётгер говорил, что он уже давно уволился из-за стресса или что-то в этом роде.

– Ну, от стресса с ума не сходят.

– Значит, не от стресса, а от тревожного расстройства, депрессии или чего-то такого.

– Опять же: Angst does not a crazy person make[7].

Герда была психологом, работала с посттравматическими расстройствами у сотрудников Вооруженных сил и не привыкла скрывать своё мнение, когда слышала, что кто-то ставит людям дилетантские диагнозы, даже если это делалось ради забавы. Когда Элоиза позволяла себе в раздражении назвать нарушения причинно-следственных связей шизофренической придурью или шутила, что у неё посттравматическое стрессовое расстройство после особенно утомительного задания на работе, Герда приподнимала бровь, как бы говоря: Ты не имеешь ни малейшего понятия, о чём говоришь.

Несколько раз она бывала в Афганистане и Ираке и пять дней в неделю слушала в казармах Остербро размышления обо всём на свете, начиная от смысла жизни и заканчивая гораздо более прозаическими темами. За шесть лет работы в Вооруженных силах она увидела и услышала больше ужасных историй, чем большинство людей видят и слышат за всю жизнь.