От хижины дровосека мы поскакали на восток и под прикрытием туч и темноты пересекли Ивовую дорогу, и никто нас не видел, не считая птиц и лягушек. На другом берегу тянулась открытая местность, и мы ускорили темп, обдувающий лицо ветер смягчал бесконечные укусы дождя. Но все перекрывал нарастающий страх.

За мной охотятся на собственной земле. Если в ближайшее время я не найду союзников, я не только погибну, но, что гораздо хуже, провалю все задачи, которые на меня возложены.

Сян остался единственным вариантом.

Китадо согласился с этим, но я наблюдала за ним с тревогой. Время от времени его голова падала на грудь, и бритый левантиец Рах всегда подводил своего коня к Китадо, чтобы узнать, как он, хотя и не говорил на нашем языке.

Я боялась расставаться с левантийцами, зная, на что они способны, но ни секунды не надеялась, что они пойдут с нами, разве что с помощью угроз. Но они пошли. Я тысячу раз чуть не спросила Тора, по какой причине, но всегда проглатывала слова, поначалу потому что боялась спугнуть ценных заложников, которых могла использовать в качестве ставки, если светлейший Бахайн больше не хранит мне верность, а потом я просто боялась остаться в одиночестве. Пусть они и левантийцы, но они скакали впереди и в арьергарде нашей странной кавалькады, словно стражи, помогали устроить лагерь по вечерам и заботились о Китадо. И с каждым днем в моей душе разгоралась невольная благодарность, которую я не осмеливалась показать.

Но почему они поехали с нами? Может, они считают меня своей пленницей? Или их кодекс чести требует вернуть долг? Судя по их поведению, ни то и ни другое. Вообще-то единственный разумный ответ заключался в том, что они следуют за моей лошадью – лошадью Раха. Тор не хотел, чтобы я скакала на ней.

– Ты не можешь взять левантийского коня, – сказал он, когда я вошла в амбар дровосека, держа в руках тяжелые седельные сумки.

Я бросила сумки и ответила на его мрачный взгляд, положив руку на рукоять меча.

– Вот как?

– Даже если ты меня убьешь, то все равно не должна брать левантийских лошадей, – произнес он, явно довольный собой. – Они не станут терпеть никаких других седоков, кроме левантийцев.

И тут заговорил Рах, их диалог состоял из резких слов и шипящих звуков, а я тем временем рассматривала огромного коня, о котором он так беспокоился. Выглядел тот как обычная лошадь, только крупнее и сильнее. Даже седло и уздечка такие же, только несколько необычных, на мой взгляд, узлов и украшений. Может, он считает, что никто другой не способен скакать на таком огромном коне?

Я сжала поводья. Лошадь попятилась и дернула головой, чуть не оторвав меня от земли. Юноша перестал спорить со своим товарищем и ухмыльнулся.

– Я же говорил, что они не позволят на них ездить. Они только для левантийцев.

Рах показал на другую лошадь. Они снова возбужденно заспорили, Рах распалился, как когда пытался отрезать дровосеку голову. Он ударил себя кулаком в грудь и произнес что-то с большой страстью, от его слов юноша понурил голову со стыда. Рах говорил уверенно и пылко, и на мгновение я снова увидела Танаку, стоящего в тронном зале, как он обращался к толпе, изливая душу, пока не лишился головы.

Мое смущение оттого, что я присутствовала при такой выволочке, только усилилось, когда Рах подозвал меня жестом. Я предпочла потупиться, чем стать свидетельницей неловкости Тора, но в конце концов Рах подвел ко мне вторую лошадь, разговаривая с ней по пути, как с непослушным ребенком.

– Дзиньзо, – сказал он, указывая на большого коня.

Тор закатил глаза.

– Это конь Раха, его зовут Дзиньзо. Рах сказал, что Дзиньзо позволит тебе ехать на нем, если хозяин будет рядом.

Последовала еще одна перепалка по-левантийски, но Рах покачал головой. Через несколько секунд молчания переводчик продолжил:

– Он будет держать Дзиньзо под уздцы, пока ты попробуешь на него сесть. Другие лошади не позволили бы тебе этого, но Дзиньзо позволит с разрешения Раха. Твоему спутнику лучше ехать на кисианской лошади. Она смирная и доставит меньше хлопот с его ранами.

Вокруг раздавались такие успокаивающие звуки – звон упряжи, фырканье лошадей, топот копыт по сену. Лошадь была крупнее, чем боевой конь Кина, но, не обращая внимания на скручивающий живот страх, я схватилась за луку седла и подняла ногу к стремени.

Дзиньзо фыркнул и передвинул ногу, но Рах крепко держал его за уздечку, пока я забиралась в седло. И пока Рах вполголоса напевал что-то своему коню, Тор не произнес ни слова. Он снова нахмурился и не смотрел в мою сторону.

Наконец Дзиньзо успокоился. Тревожное напряжение никуда не делось, но когда Рах отступил, его конь меня не сбросил. Еще через несколько минут Рах снова сделал шаг назад, и с кивком, подозрительно похожим на поклон, вручил мне поводья, перебросив их через голову коня. Когда Рах отошел еще дальше, а Дзиньзо взбрыкнул, вскинув голову, мое сердце застучало в паническом ритме.

– Рах говорит, ты должна успокоиться.

Я прекрасно умею ездить верхом, и напряженно выпрямилась.

– Отойди, – сказала я.

Подавив всепоглощающий страх, я стиснула бока Дзиньзо коленями и послала его вперед шагом. Он слегка возмутился, тряхнув головой, но вышел из пыльного и сухого сарая под дождь. Там он ускорился, и мой страх уступил место радостному возбуждению. Он двигался с такой легкостью, в его мышцах ощущалась такая затаенная мощь. В этом седле я могла позабыть обо всех неприятностях. Чувствовала себя неуязвимой. Неудивительно, что левантийцы вели такой образ жизни. И так сражались. И так умирали.

* * *

Мы остановились у святилища Отобару, где обычно отдыхали императоры из династии Отако. Когда-то святилище было местом паломничества, а теперь затерялось где-то в лесах между Симаем и Цилинем, почетный караул гвардейцев, который когда-то его охранял, был распущен задолго до моего рождения. Могилы заросли травой, статуи потрескались, и хотя, судя по всему, за последние годы здесь не единожды разбивали лагерь, кострища затянула трава, а цветы канашими раскисли под дождем.

Рах затоптал целую их горсть одной ногой, спрыгнув с седла. Я чуть не рявкнула на него, чтобы вел себя осторожнее, потрясенная тем, что кто-то может наступить на эти цветы. Я могла бы объяснить подробно, но левантийцы все равно вряд ли поймут.

Я преувеличенно аккуратно переступила через цветы, подыскивая место, куда можно привязать Дзиньзо. Рах оставил свою лошадь пастись свободно, указал на святилище и заговорил.

– Это священное место? – перевел Тор.

– Да, – ответила я. – Это храм Ци. И место последнего упокоения императоров.

Тор перевел ответ, и Рах кивнул. Он отвязал заляпанный кровью мешок с седла и отнес его к святилищу.

Китадо соскользнул с лошади, но его колени тут же подогнулись, и он свалился в высокую мокрую траву. Я подошла к нему, но он покачал головой.

– Генерал, – сказала я. – Вы не можете отказать мне, когда выпала возможность осмотреть ваши раны.

Он выдавил мрачную улыбку.

– Вы прекрасно меня зашили, – сказал он, показывая на порез на руке. – Что бы сказала госпожа Йи, увидев, что вы зашиваете кожу вместо шелка?

– Чтобы проткнуть ее иглой и вытащить нитку с другой стороны, требуется та же ловкость, та же… сила. Но я не позволю вам прятаться за спину госпожи Йи. Вы отлично знаете, что я хочу посмотреть не на эту рану.

– Но увидите только ее, ваше величество.

Он гордо вздернул острый подбородок.

– Хорошо, генерал. Пока что вам ничто не грозит. Могу я хотя бы устроить вас поудобнее?

Китадо посмотрел на свою лошадь и поклажу, и перед его глазами явно бушевала мысленная борьба.

– Мне неприятно просить вас о чем-либо, ваше величество, но, похоже, я не сумею сам позаботиться о лошади и разгрузить ее. Если кто-то из левантийцев…

– Я сама могу отнести сумки и поухаживать за лошадью, друг мой. Разве я не доказала, что сделана из плоти и крови, а не из фарфора и золота? Я на многое