было времени на такое времяпрепровождение! Минуты свободной не было, слава богу. Приходил домой, валился на кровать и отрубался до шести утра.

– Вот, милейший. И в этом у вас проблема! Вы проронили «слава богу». Что ж тут хорошего, что человек занят так, что ему на личную жизнь, на то, чтобы оглядеться по сторонам, обратить внимание на близких людей, не остается времени? А для вас это – благо было. Прийти домой – и отрубиться, забыться. А днем забыться в такой плотной суете, что минуты нет свободной! А жить когда? Вы вообще жили когда-то? Вы вообще зачем живете? Чего вы хотите от жизни, кроме того, чтобы она быстрее прошла и не беспокоила вас?

Я промолчал.

Он был прав. Бесконечная, нелимитированная суета полицейской, детективной работы была для меня лишь способом скрыться от пустоты бытия. Которая навалилась на меня во всей своей оглушающей полноте после того выстрела. Я вдруг повис в вакууме и понял, что мне нечем заполнить жизнь. Кроме работы у меня ничего нет.

– А чем бы вы стали заниматься, если бы на вас упало огромное наследство? – продолжал старик. – Если бы вам не нужно было работать? Если бы ваша жизнь принадлежала только вам? Чем бы вы наполнили ее? Для чего вы живете?

– А вы?

– Да что вам до меня! Меня уже нет. А у вас еще остался огромный кусок жизни… На что вы его потратите? Ответьте себе, чего вы на самом деле хотите?

– Ничего… – глухо ответил я. – Не знаю. А вы думаете, другие люди живут как-то по-другому?

– Конечно! – В его голосе прозвучала такая убежденность, что я сразу поверил. – Они не бегут от жизни. Я много видел и тех, и других. Кто-то бежит от себя – в работу, в другую страну, в отношения. А кто-то живет полной грудью. Он знает, чего хочет от жизни.

– Да вы сами стали геологом не потому, что призвание, и жизнь звала, а в отместку, точнее, назло…

– Да, это правда! – неожиданно сильно сказал старик по ту сторону небытия, и я прямо явственно представил, как порозовели его щеки. Кстати, интересно, как он выглядит? Как отрисовала его программа?

– Да, я не хотел быть геологом, – продолжал старик. – Но я хотел почувствовать и увидеть то, что видел мой отец в экспедициях. И этого я действительно хотел! И я это увидел! И я понял мир его глазами… Кстати, быть геологом не так уж плохо. Экспедиции от многого лечат. Я не жалею, что стал геологом. Нет, не жалею.

– Уговариваете себя?

– Почему вы решили?

– Повторы. Это уговаривание.

– Не думаю. Если б не экспедиции, я не встретился бы со своей женой. А вот тут уж я себя не предал! Вы знаете, сколько на моих глазах людей оставались одинокими, разводились, женились или выходили замуж только потому, что подошел срок и попался вроде бы неплохой вариант – непьющий, работящий, рукастый, богатый – это если женщина делает выбор… А если мужчина – из хорошей семьи, там, я не знаю, симпатичная… Вот вы женились по любви? Вы любили когда-нибудь вообще?

– Ладно, старик… Моя жизнь – это моя жизнь. Я не люблю о ней рассказывать. И так пришлось недавно много о ней говорить… Хорошо, что кончилось… Короче, вопрос у меня такой…

Вопрос я еще не придумал, поэтому изо рта выплюнулся первый попавшийся, глупый:

– А кто у вас там президент?

– Если человек не любит рассказывать о своей жизни, – вместо ответа уверенно сказал голос, – значит, ему не о чем рассказывать.

Чайник финально зашумел мощными бульками и отщелкнул клавишу вниз. Я еще раз глубоко вдохнул, резко выдохнул. Вдохнул, выдохнул. Вдохнул, выдохнул. Снял чайник с подставки, налил в кружку кипяток, поставил чайник обратно, взял из коробки пакетик с чаем и вспомнил журнальный совет: сначала нужно класть в чашку пакетик, а потом наливать кипяток. Этот совет я всегда вспоминал после того, как в моей кружке кипяток уже был налит. Пакетик лег поплавком на поверхность кипятка, и я огляделся вокруг в поисках чайной ложечки, чтобы его притопить. Ложку я тоже всегда начинал искать именно в этот момент.

Почему-то ложек не было. Такого быть не может. Так, спокойно! Спокойно. Соберись. Где тут могут быть ложки, ножи? Наверняка же в холодильнике есть колбаса или сыр. А если я захочу их порезать? Или они в лотках там уже порезанные, как и хлеб, а ложечку просто положить забыли?

Я отступил назад, к экрану. Обвел глазами невысокий холодильник со стоящей на нем печкой-СВЧ, столик. На нем только чайник, чай, сахар, три тарелки и две кружки. Опустил глаза вниз и только тут обнаружил под столешницей кухонного столика ящичек. Просто столешница над ним слегка нависала, и ящичек был плохо заметен. Я вытянул его. Ну, конечно! Тут были ложечки, вилки, ножи и даже зачем-то штопор.

Кстати, это идея. Надо будет завтра принести. Андрей ведь не говорил, что тут нельзя пить. Выпьем, Эсмарх, где же кружка?!

– Вы еще здесь?

Я непроизвольно оглянулся на дырчатый динамик у темно-зеленого экрана.

– Да. Кгхм… Чай заваривал.

– Я слышал, как вы встали. – Голос на мгновение запнулся. – И как дышали. Я старый человек. Я все понимаю…

И вдруг меня осенило! Какой же я идиот! Поверить в то, что машина может мыслить! Нет никакой машины! Ну, конечно, там человек! Такой же дурак, как я! А Фридман – наверняка такой же психолог, как и Джейн! Это все обычный психологический эксперимент. Типа того, который проводил тот знаменитый чувак, когда одни люди били других током по приказу, а на самом деле за стенкой сидел не мучимый электричеством доброволец, а актер, и притворялся, что ему больно!..

Вот только мне сейчас было больно по-настоящему. Хотя меня током не были. Меня били старичком.

Надеюсь, я его не обидел…

Ладно. Хорошо. Допустим. Но что мне теперь делать с этим открытием? Сказать о нем Фридману или оставить в неведении о моей догадке? Интересно, как я должен поступить, чтобы не сорвать эксперимент, – доложить, что я догадался, или притворяться, что верю, будто говорю с машиной?

Блин, а у деда, получается, на самом деле рак! Как его там зовут?..

– Вы извините, что я прервал разговор вот так. Я подумал… Хотя неважно. А скажите…

– Что? – спросил Булат Шаталов.

– Почему вы выбрали диалог с погасшим экраном? Ну, я-то по первости. А вы же сказали, что для вас это не первое собеседование.

Старик вздохнул:

– Мне смотреть в экран бесполезно.