Узколобый нехорошо посмотрел на Егора.

– Слышь, чепушной, тебе дубак чего сказал? – спросил он.

– К-какой дубак?

В камере было холодно, но у Егора от страха по лбу бежал пот.

– А который к тебе под хвост заглядывал…

Уголовники говорили на каком-то малопонятном языке, но Егор все-таки понял их:

– Проходи, сказал.

– Оп-ля! А тебе, Марат, что дубак сказал? – обращаясь к атлету, поинтересовался узколобый.

– Нормально, сказал.

– И у меня нормально, – кивнул длинноголовый.

– Ты понял, чепушной? У нас у всех нормально. А у тебя проходит. Дубак тебе так и сказал, что проходит?

– Не проходит, а проходи… Проходи, говорит…

– Да нет, ты не так понял. Он сказал, что проходит. Это значит, что у тебя дупло раздолбано. Понимаешь?

– Н-нет.

– Пидор ты! В дупло долбишься! Теперь понял?

– Я?! Нет! Да вы что! Никогда!!!

– Да, но дубак все видел!

– Да нет, не было там ничего!

– Ты уверен?

– Ну, конечно!

В этот момент Егор почти поверил в то, что весь ужас уже позади. Арестанты ошиблись в нем, но ведь он смог им все объяснить… А если не совсем убедил их в своей невинности, то у него еще есть возможность оправдаться.

– Точно?

– Да!!!

– Марат, может, пусть он булки раздвинет? – спросил узколобый.

Атлет молча кивнул. И его дружок посмотрел на Егора с усталостью вельможного человека:

– Ну, чего ты расселся, крендель? Давай портки скидавай. Анналы, блин, свои засвети!

Уголовники дружно засмеялись. Но сделали это, как показалось Егору, по-доброму, без зла. Сейчас он докажет им свою невинность, и они прекратят глумиться.

Он снял штаны, нагнулся, раздвинул ягодицы.

– Понятно, – благодушно сказал узколобый. – Давай в угол… А ты чего смотришь, очкарик? А ну, давай сюда дергай!

Надевая штаны, Егор облегченно вздохнул. Арестанты позволили вернуться на место и взялись за долговязого очкарика. Все, кошмар закончился.

– Давай садись, терпила! Я видел, как ты за гуся держался! – сказал ему Марат.

– За какого гуся? – От удивления у долговязого не только брови поднялись, но и очки.

– За шершавого! Чепушной штаны снял, а ты гуся дернул! Ты чо, в натуре, кочегар?

– Нет, бухгалтер я, – жалко пролепетал парень.

– Бухгалтер?! – ухмыльнулся атлет. – Активы в пассивы загоняешь?

– Э-э… Ну…

– Что ну?

– И активы есть, и пассивы…

– Вот я и говорю, что ты глину месишь… Пидорас, короче… Слышь, братва, среди нас два пидораса. Один очко свое подставляет, а другой в это очко метит. Как бы нам братва не предъявила, что мы в петушиную хату заехали! – глумливо хохотнул Марат.

– Да нет, не предъявит. Если мы сами этих пидоров опустим, то не предъявит, – презрительно глянул на Егора узколобый.

– Это ты верно сказал, Сева, – кивнул атлет. – Мы с тобой этого пряника распишем, а Жук с Юрцом пусть этому, со стеклами, отгрузят… Эй, мужики, вас на хоровод записывать? – спросил он двух арестантов, что с важным видом стояли в стороне.

Но те покачали головами. К ним цепляться не стали. Потому что строгие они на вид, серьезные. Может, вдвоем они бы и не справились с этой зверствующей четверкой, но с ними все-таки не связывались. Хотел бы Егор оказаться среди этих людей, чтобы так же молча наблюдать, как нелюди будут расправляться с очкариком. Но нет, судьба швырнула в эпицентр страшных событий его самого.

– Ты чо, шурудило, сидишь как на именинах? – спросил длиннолицый Жук.

Он вдруг вскочил со своего места и ударил очкарика ногой в плечо. Тот упал на спину, и Юрец тут же врезал ему носком обуви по почкам.

А к Егору подошел Марат. Огромный и мощный танк и такой же неумолимый.

– Сам все сделаешь или помочь? – с кривой ухмылкой спросил он.

Егор в ужасе закрыл глаза и сжался в комок. Ничего сам он делать не будет. Расплата не заставила себя долго ждать. Сильный удар в живот сложил его пополам, и тут же кто-то выбил почву из-под ног. Не успел он упасть, как в правый бок врезалась тяжелая, как чугунная рельса, нога.

Но в это же время открылась дверь.

Егор думал, что камера заполнится солдатами внутренней службы, которые защитят его от извергов, но, увы, никто не торопился его спасать.

– Шлыков!.. Жуков!.. Газизов!.. Уткин!..

Стоявший где-то за порогом офицер назвал всех несостоявшихся насильников. Один за другим они покинули камеру. Последним выходил узколобый Сева.

– Ниче, петухи, никуда не денетесь! Вас еще на хатах опустят!

Дверь за ним закрылась, и Егор со своим товарищем по несчастью оказался в обществе безучастных к их судьбе мужиков.

– Попали вы, ребята, – без всякого сочувствия сказал один, с усами под мясистым носом.

– Зачем булки раздвигал? – глядя на Егора, ухмыльнулся второй.

– Э-э… Ну…

– Гну! Теперь тебя весь срок гнуть будут. Потому что тебя петухом объявили. Без базара, по беспределу это сделали. Отморозки какие-то. Но это уже без разницы. Слово сказано, нужно ответ держать. А какой с вас ответ? Вас после первого же разбора опустят.

– Или даже убьют, – добавил перца усатый.

– Могут и убить. Тут, парни, какая маза: заедете вы на хату, а с вас там спросят, кто вы такие по жизни, какой масти. Ну, это если хата правильная, где все чисто по понятиям. Там вас чморить с ходу не станут. Там сначала разбор проведут, все такое. Вы скажете, что вы нормальные пацаны, вам поверят, к общему столу допустят, все дела. А потом братва узнает, что вас петухами объявили. Вас объявили, а вы ответить не смогли. Значит, косяк за вами. Значит, вы всю хату зашкварили. Из-за вас всю хату петушиной могут объявить. Тогда вас даже опускать не станут, сразу загасят. Могут не больно зарезать, а могут и больно. Тут уж как повезет. Могут связать и рот кляпом заткнуть, под шконарь бросят и заточкой по пузу так, чтобы кишки наружу. Долго подыхать будете, всю ночь. Боль адская… Так что, пацаны, лучше сразу объявиться. Так, мол, и так, нарвались на сборке на каких-то отморозков, они нас как лохов развели, ну, мы не виноваты…

– И что? – срывающимся на истерику голосом спросил Егор.

– Может, повезет, не опустят сразу, – заносчиво глянул на Хромцова усатый. – Только рано или поздно все равно разведут. Потому что жертва ты по жизни. Не удался ты как мужик. Женственный какой-то. Мягкотелый. Чисто баба. А баб здесь любят. У тебя подруга есть?