– Ну, ты мне, а я тебе… Ты же баба. Причем красивая. И мозги у тебя бабские.

– А вот передергивать не надо! И ничего Городовой мне не предлагал. Может, он и хотел бы предложить, но не стал этого делать. Потому что я для него – твоя жена. Если бы ты не был под следствием, тогда другое дело. А так он не имеет права со мной заигрывать…

– Это он тебе сказал?

– Нет. Но я же не дура, я все понимаю.

– А может, все-таки дура? И меня дураком делаешь?

– Егор, ну зачем ты так? – с укором спросила Лена.

Она выбралась из-под одеяла, подошла к брошенной сумке, поставила ее на соседнюю шконку.

– Ты, наверное, голодный, а я тебя тут баснями кормлю…

– Ты меня лучше клятвами накорми, – буркнул супруг.

– Не поняла.

– Поклянись, что у тебя ничего с Городовым не было!

Лена уверенно и открыто посмотрела на мужа:

– Клянусь.

– И что ничего не будет?

– Клянусь.

И это прозвучало без пафоса, но вполне убедительно.

– Ты не зацикливайся, не надо, – испытывая к мужу жалость, вздохнула девушка. – Все будет хорошо, ты скоро выйдешь. Городовой сказал, что обязательно найдет настоящего преступника. А я ему верю… Я редко верю людям, а ему верю… Тут вот котлеты… Еще теплые…

Она достала из сумки миску, протянула Егору. Приятная тяжесть, согревающее тепло, запах дома. И вкусно. И голос Лены рядом звучит. Егор закрыл глаза, чтобы представить себя на кухне своей квартиры.

– У тебя здесь холодно, брр… Котлеты до завтра не пропадут. Ты их здесь съешь. Потому что в тюрьму тебе их не разрешат пронести, они скоропортящийся продукт. Тут я тебе в сумку сало положила, печенье, конфеты, рафинад, чай, сигареты без фильтра в пакете…

– Я не курю.

– Не важно. Городовой сказал, что сигареты в тюрьме – это самая ценная валюта. И еще чай. Я его тут в маленьких пачках положила. Строго по норме. Городовой сказал…

– Городовой? Опять Городовой?! – психанул Егор. – Задолбала ты меня своим Городовым!

– Во-первых, он не мой. А во-вторых, он больше твой. Потому что все от него сейчас зависит… Он мне помог к тебе сюда попасть. А почему? Потому что вину свою перед нами чувствует. За то, что вытащить тебя не получается. Знает, что не ты Костылина убивал, но ничего поделать не может…

– Знаешь, где у нас бумага в доме лежит?

– Знаю.

– Там же фломастер желтый и ножницы. Вырежи круг, раскрась фломастером и Городовому на голову положи. Должен же у него нимб быть, если ты его к лику святых причислила!

– Смешно. На самом деле смешно, – ничуть не расстроилась язвительности мужа Лена. – Ты всегда так шути, когда в камеру попадешь. Только без злости. И чтобы никого не обидеть. Там, в тюрьме, людей не только за силу ценят, но и за остроумие. И находчивость…

– Откуда ты знаешь, кого там за что ценят?

– Знаю… Слышала…

– От кого?

– Ты же знаешь, откуда я родом. У нас в Богатове каждый второй сидел. Брат у меня двоюродный там был, он как напьется, так зона у него с языка не сходит… Тут в сумке белье чистое: две пары с собой возьмешь, а одну здесь поменяй, я грязное заберу. Ну и носки тоже… Давай, давай…

– Ты торопишься?

– Нет. Городовой сегодня дежурит. Он сказал, что до утра можно. До подъема. А потом он меня заберет.

– Куда?

– К себе в кабинет. Пытать будет. Вплоть до изнасилования…

– Ты шутишь? – напрягся Егор.

– Конечно, шучу. Если бы он запытать меня хотел, он бы меня уже к себе увел. Так нет же, до утра у тебя оставил… И не надо бочку на него катить. И на меня тоже. А то я шлюхой себя чувствую… Ты же не хочешь, чтобы я была шлюхой?

– Нет, конечно! – встрепенулся Егор.

– Тогда больше не говори глупостей. И ничем меня не попрекай. Ты понял?

Егор все понял. И больше не позволял себе выпадов. До самого утра. До самого расставания с женой.

Он заплакал, когда она ушла. Страх перед тюрьмой внушил ему жуткую мысль, что Лену он видит в последний раз.

Дверь в камеру закрылась, вокруг только люди, а в ушах стоит собачий лай. Это было что-то ужасное – две шеренги солдат, овчарки, которые рвали цепи; и через весь этот строй Егору нужно было пробежать. Кто-то ударил его сапогом по заднице, и он едва удержал равновесие. До сих пор жуть берет при мысли, что он мог упасть. Тогда бы собаки загрызли его.

Всех заключенных с этапа запихнули в крохотную камеру без окон и дверей, затем повели на досмотр, после которого Егор лишился почти всех продуктов. В том же холодном со сквозняками помещении всем арестантам приказали раздеться догола. Егору приходилось раздвигать ягодицы руками. Это был какой-то кошмар. Потом его босиком отправили к врачу, который на него даже не глянул. «Жалоб нет?» – «Нет». – «Одевайся». Вот и весь разговор. Затем его сфотографировали в профиль и анфас, после чего один из заключенных подстриг его наголо с помощью ручной машинки с тупыми лезвиями. После всей этой процедуры всю партию отправили в сборную камеру. Сколько времени прошло с тех пор, как их выпустили из автозака, а лай овчарок до сих пор сотрясает барабанные перепонки. Хотя люди вокруг… А может, и не все здесь люди?

– Эй, пряник, ты чего такой чумной?

В этой камере не было нар. Ни скамеек, ни табуреток. Хромцов стоял, спиной прижимаясь к грязной холодной стене. И долговязый парень в очках тоже так делал. Ему тоже страшно, его так же ноги не держат. Два крепких на вид, основательных мужика к стене не прижимались, они просто стояли, о чем-то тихо, без суеты разговаривая друг с другом. А еще четверо арестантов с хищными, страшными лицами сидели на корточках, образуя кружок. Эти ничего не боялись и к своей судьбе относились с агрессивным презрением. Они тоже о чем-то говорили, но между ними уже горело полотенце, над которым кто-то держал алюминиевую кружку с водой.

Кто-то из этого квартета назвал кого-то сладким. Егор старался не смотреть в сторону этих парней, но сейчас глянул на них. Вдруг обращаются к нему.

– Да, да, это я тебе говорю, придурок! – нахально ухмыльнулся бритоголовый парень с узким лбом и маленькими, глубоко посаженными глазами.

– Мне?

– А ты чо, не придурок? – презрительно хмыкнул другой арестант с длинной, приплюснутой с боков головой.

Нос длинный, а рот будто вдавлен под него. Глаза узкие, злые.

– Нет.

– Слышь, ты бы присел, чепушной, а то смотришь на нас сверху вниз, – небрежно махнул рукой атлет с маленькой головой на могучих плечах.

Он был такой огромный, что у Егора ноги от страха подкосились. Если этот парень вдруг ударит его кулаком, то все… Он послушно сел на корточки.