Она развернулась в тот момент, когда открылась дверь.

Он был в белой рубашке, расстегнутой на груди, и темных брюках. Его волосы были взлохмачены, в руке догорала сигарета. «Значит, он не спал», — подумала она и ощутила мгновенную гордость, уверенная, что не спал он из-за нее.

Его лицо не выражало удивление. Застыв, он молча смотрел на нее. Она зачарованно уставилась на родинку, видневшуюся в вырезе рубашки, и впервые за все время с того момента, как приняла решение, ощутила робость.

Зачем она пришла к этому мужчине, о котором почти ничего не знала? После того как она потеряла дедушку, лишилась мастерских, где стал распоряжаться Флавио, который проявлял рвение безбожника, внезапно обращенного в веру, что в ней осталось от Ливии Гранди? Вот уже несколько дней она словно плыла по течению, и ей совершенно не за что было ухватиться. Ей казалось, что она превратилась в некое бесплотное существо. Ливии льстило внимание этого мужчины, то восхищение, которого он не мог скрыть. Ей нравилась его манера слушать, неподдельный интерес ко всему, что она говорила. Возможно, ей просто нужно было успокоить себя, увидев этот отблеск в его пылком взгляде, чтобы убедиться, что она еще существует.

И потом, был еще Марко. Она не могла легкомысленно относиться к его угрозам, так как он привык добиваться своего. Всю вторую половину дня она то и дело представляла прикосновение его рук к своему телу, его рот с мясистыми губами, его желание власти, и тогда испытывала приступ тошноты. К счастью, Марко не мог серьезно навредить Мастерским. Но пока она будет оставаться для него желанной добычей, он сделает все возможное, чтобы вырвать у нее согласие выйти за него замуж. Чтобы положить конец этому шантажу, ей нужно было освободиться, лишив его объекта вожделения — ее самой. Тогда на своем троне властителя Марко Дзанье будет выглядеть как голый король.

Однако теперь, когда этот мужчина стоял перед ней, его плечи казались слишком широкими, а тело чересчур крепким. Такую реальность во плоти она себе не представляла. «Это нелепо, — подумала она. — Я не смогу».

Он наклонил голову, внимательно глядя на нее.

— Я не ожидал, что вы вернетесь. Вы не очень хорошо выглядели, когда мы расстались.

Она пожала плечами.

— Неприятности.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Пока не знаю, — прошептала она, отведя взгляд.

Ей не хотелось лгать. Она отказывалась опускаться до поисков каких-то оправданий. Хотя ей следовало бы взять на себя ответственность за свой поступок. Девушка не приходит просто так к мужчине в час ночи. Она вызывающе вскинула подбородок, поскольку ничего не собиралась доказывать, так как пришла сюда только ради себя, ради себя одной.

В эту секунду совершенно неожиданно Франсуа Нажель улыбнулся ей без тени насмешки или упрека, и его улыбка была такой великодушной и потрясающей, что у нее перехватило дыхание.

— Зато я знаю, — произнес он и отступил от двери.

Она немного помедлила. В жизни бывают моменты, когда больше невозможно оставаться собой, когда ноша становится слишком тяжелой и мечтаешь только о том, чтобы стать кем-то другим, даже если это будет всего лишь иллюзией. Поэтому дерзкая похитительница света не устояла перед ясным взглядом голубых, почти бирюзовых глаз, напомнивших ей отблески опалового стекла.

Холодный металлический свет разбудил Франсуа. Он несколько секунд пребывал в оцепенении, не понимая, где находится. Знакомое ощущение… Во время войны он редко ночевал две ночи подряд в одном и том же месте. Кровать с чистыми простынями была в то время роскошью, и он научился это ценить. Чаще всего приходилось довольствоваться матрасом на полу, потертой полкой в поезде, сеновалом с несколькими охапками сена.

Раздался звон колоколов. Это тоже был привычный звук — в Меце церкви не забывали лишний раз напомнить христианам об их долге. Однако настойчивый шум, проникавший в приоткрытое окно, не имел отношения к его родному городу. Весла шлепали по воде канала, натужно гудел катер, чьи-то быстрые шаги стучали по мостовой.

Ливия…

Он открыл глаза: кровать была пуста. Он поднялся, посмотрел вокруг. В белом свете зимнего утра мебель казалась обнаженной. Никаких следов молодой женщины. Может быть, все это ему приснилось? Невозможно, ни один сон не может оставить в душе столь неизгладимый след. Он ощутил легкое беспокойство.

В нем осталась память о каждой частичке ее кожи, о мягкой плоти грудей, наполнивших его руки, о сосках, твердевших под прикосновением его пальцев. Он помнил слегка выпирающие ребра, плавную линию бедер, чуть впалый живот, и вновь испытал захлестнувшие его эмоции, когда он наконец осмелился погладить ее интимное место, открыть для себя каждую складочку ее тела, чувствуя, как она вздрагивает под его поцелуями.

Особенно ярко он помнил то мгновение, когда вошел в нее, тепло, которое окутало его со всех сторон. Он еле сдержался, чтобы не закричать, поскольку ощущение было настолько мощным, что почти причиняло боль.

Почувствовав головокружение, он потерял ощущение времени и пространства. Весь мир сосредоточился в этих бархатных прикосновениях, в этом чреве, принимающем его, освобождающем от всех сомнений, прогоняющем прочь тревоги и кошмары, словно он проник наконец в ту часть неба, о существовании которой даже не подозревал.

Он ощущал, как ее ногти царапают его плечи, чувствовал укусы ее зубов. Он испытывал боль одновременно с облегчением, поскольку эта боль возвращала его к реальности. Пот стекал по их телам, аромат ярости и страсти окутывал их. Его оргазм был такой силы, что после этого он почувствовал себя уничтоженным.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Замерев над ней, с бешено бьющимся сердцем, он смотрел на нее, восхищенный ее волосами, разметавшимися по подушке, ее светящейся кожей, на которой в полумраке, создаваемом ночником, играли тени, пока не поймал на себе ее серьезный бесстрастный взгляд. Ему захотелось сказать ей что-нибудь, но он не нашел слов. Он никак не мог осознать, что с ним только что произошло. Он лег на бок, продолжая обнимать ее. Зарывшись лицом в ее буйные кудри, он вдруг испытал приступ панического страха и прижал ее к себе так сильно, что она запротестовала, легонько стукнув его кулаком.

Он ослабил объятья, но не выпустил ее из рук, одновременно тяжелую и легкую, обхватив ногами ее бедро, прижавшись торсом к ее груди, чувствуя на своей шее прикосновение ее губ. Он закрыл глаза, чтобы насладиться ощущением ее дыхания на своей коже. Сколько времени они лежали так, слушая, как кровь пульсирует в венах, одновременно такие близкие и такие далекие? Несколько минут, несколько часов, всю ночь? Должно быть, он заснул, и она, не разбудив, снова ускользнула от него, неуловимая, чарующая, приводящая в отчаяние.

Он почувствовал прилив гнева. У него вдруг возникло ощущение, что венецианка просто использовала его. Не снизойдя до объяснений, она пришла к нему посреди ночи и отдалась с такой непринужденностью и страстью, что он потерял голову. Затем она снова исчезла, как воровка. Чем он заслужил такое неуважение к себе?