умылась, но глаза у нее по–прежнему были красные.

— Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно! — с воодушевлением заверила Кора. — Все дело в той речи. В жизни не слыхала ничего подобного. — Она помотала головой, словно отгоняя наваждение. — Ты и в самом деле думаешь, что это магия?

— Понятия не имею, да и, по правде говоря, мне безразлично, — улыбнулась Расиния. — Ты что же, никогда не видела «Крушение»? Надо будет как–нибудь взять тебя на спектакль. В Королевском театре Иллиана сейчас играет Леонард Виншафт — говорят, он бесподобен.

Она произносила это, а сама гадала, сможет ли еще хоть когда–то наслаждаться «Крушением» так, как наслаждалась прежде. Разве сумеет другой актер сравниться с Дантоном?

Боже милостивый. С минуту, покуда Кора надевала плащ, Расиния неотрывно смотрела вслед Дантону.

«Он же всего лишь оружие, верно? Всего лишь бомба, которую мы в нужный момент установим, подожжем фитиль — и будем надеяться, что нас не накроет взрывом…»

Девушки вместе вышли из гостиной и распрощались на пороге «Синей маски». Расиния дождалась, пока Кора повернет за угол.

— Ты не поверишь, что со мной сегодня произошло, — сказала она.

Из сумрака возникла Сот. Платье горничной она сменила на рабочую униформу — черную, однотонную, почти неразличимую в темноте и туго перетянутую ремешками, чтобы не выдать себя шорохом ткани.

— Пришли вести из дворца, — сказала Сот.

Расиния задохнулась.

— Отец?..

«Слишком рано, господи, слишком рано! Мы еще не готовы!»

И тут же ее с головой накрыла жаркая волна нестерпимого стыда. «Отец умирает, а я думаю только о…»

— Нет, — ответила Сот. — Прибыл Вальних.

Уже? — Принцесса озадаченно нахмурилась. — Я думала, его ждут не раньше следующей недели.

— Очевидно, он оставил полк, чтобы скорее добраться до Вордана.

— Что Паутина?

— Гудит.

Расиния улыбнулась в темноте.

Глава четвертая

Маркус

В глубине души Маркус никогда не понимал, к чему высшим офицерам устраивать смотр рядового состава. Сержант — другое дело, ему имеет смысл время от времени строить подчиненных и проверять, в порядке ли их экипировка, но капитана недочеты в обмундировании солдат, как правило, не касаются. В военной академии он знавал офицеров, которые любили изобразить ревнителей строгой дисциплины и впасть в ярость от какого–нибудь пустяка, просто чтобы продемонстрировать, что с ними шутки плохи, — однако подобные сцены, по мнению Маркуса, не стоили затраченных усилий.

Сейчас он с радостью обошелся бы без этой церемонии, но его новые подчиненные явно были настроены иначе — и вот, всего через час с небольшим после официального вступления в новую должность, Маркус вышагивал вдоль строя стоявших навытяжку жандармов. Рядом двигался вице–капитан Алек Гифорт, исполнявший обязанности командира жандармерии с тех пор, как был отправлен в отставку предыдущий министр военных дел. Вице–капитан, похоже, знал имя и послужной список каждого из тех, кто стоял перед ними, и покуда Маркус шел вдоль строя, принимал четкие уставные приветствия, уставно кивал и улыбался, его спутник не умолкал ни на минуту:

— Шестовой Галлоус, сэр.

«Шестовыми» в жандармерии, судя по всему, именовали рядовых — в честь длинных деревянных шестов, служивших им и оружием, и знаками отличия. Рослый широкоплечий жандарм, на которого указал вице–капитан, застыл, вытянувшись по стойке смирно. На его груди блестели два наградных знака — Маркус таких прежде не видел.

— Получил Синий крест за отвагу при подавлении бунта на Рынке плоти в ноль пятом году.

Шестовой Галлоус вытянулся еще сильнее, и Маркус почувствовал, что от него явно чего–то ждут. Он кашлянул, прочищая горло.

— Молодец, — сказал он.

И, видя, что этого недостаточно, добавил:

— Рад, что в наших рядах есть такие бравые парни.

— Так точно, сэр, — отозвался Гифорт, увлекая капитана дальше. — Сержант Мурн, наибольший срок службы в чине сержанта за…

И так далее. Глядя на непривычно зеленые мундиры, Д’Ивуар никак не мог отделаться от забавного ощущения, будто он в другой стране: высокий гость, обходящий ряды местного почетного караула. Он то и дело одергивал собственную форму, досадно тесную, отделанную золотым галуном и позолоченными пуговицами. Одно утешение — на мундире имелась петля для личного оружия, так что он смог надеть свою привычную кавалерийскую саблю.

Наконец они прошли весь строй, и Маркус приказал Гифорту распустить людей. Жандармы удалились шеренгой по одному, и офицеры остались вдвоем.

— Благодарю, вице–капитан, — произнес Д’Ивуар. — Это было весьма… познавательно.

— Так точно, сэр.

Гифорт стоял, заложив руки за спину и всем своим видом являя воплощенную готовность к действию. Он был значительно старше, с проседью на висках и в аккуратно подстриженной бородке. По дубленому морщинистому лицу было видно, что большую часть жизни этот человек провел на открытом воздухе. Маркус все еще пытался понять, что представляет собой его заместитель.

— Ну что ж, — проговорил он, видя, что Гифорт не намерен проявлять инициативу, — у меня есть… э-э… кабинет или что–то в этом духе?

— Безусловно, сэр, — ответил вице–капитан. — Следуйте за мной.

Они находились в кордегардии, изрядно обветшалой постройке на территории Старого Дворца. Фарус II, сын Фаруса Завоевателя, возвел свою крепость под самыми стенами города Вордана, чтобы не спускать глаз с норовистой знати. Правнук его, Фарус V, предпочел жить в большем великолепии и подальше от городской суеты, а потому переместил двор и правительство в ухоженные парки Онлея. Старый Дворец обобрали до нитки, вывезя все сколько–нибудь ценное, и бросили на произвол разрушительного времени — но кордегардия, где некогда размещалась личная стража короля, стала вполне подходящим пристанищем для жандармерии.

Новый кабинет Маркуса оказался на самом верхнем этаже, с превосходным видом на одичавшие изгороди и заросли кустарника там, где когда–то были дворцовые сады. На последних шагах Гифорт обогнал его и с явным усилием налег плечом на входную дверь.

— Тут есть подвох, — пояснил он под надсадный скрип петель. — В летнее время дверь заедает, и, чтобы открыть, нужно хорошенько надавить на нее и слегка приподнять.

— Я учту, — сказал Маркус, входя.

Внутри было гораздо чище и опрятней, чем можно ожидать от помещения, которым не пользовались уже много месяцев. В кабинете имелся письменный стол — громоздкое чудовище из дуба, щедро покрытое темным лаком; судя по виду, изготовили его добрую сотню лет назад. На мутноватой столешнице лежали несколько аккуратных толстых стопок бумаг с ленточками и печатями. Другой мебели, даже завалящего шкафчика, там не оказалось. Если кто здесь и бывал, то надолго