Я встал. Пейзаж странно изменился. Кровавое солнце кружилось над киноварью красных полей. Крики, выстрелы, мысли были погружены в красное. Перед рытвинами беспорядочно плясали красные фигуры. Стремительная волна захлестнула меня и повлекла с неодолимой силой вперед. Я мчался, вопя как дьявол, по равнине и сломя голову ворвался в самую гущу бойни. Мое ружье было заряжено, но я схватил его, как дубину, за ствол и крушил вокруг себя, не разбирая, где противник, где свой, пока от потери крови не рухнул на землю. Очнулся я в белой постели и вскоре смог встать. Раньше я думал, что война сделает меня серьезным и мужественным, но, проходя в лазаретном кителе по одиноким аллеям, я испытывал лишь размягченность выздоравливающего. Чудовищное не произвело на меня особенного впечатления, оно осталось непостижимым, всплыло огненным островом и потонуло снова. Только некий страх не покидал меня, чувство, будто во мне таятся неосознанные, непомерные силы; чувство, куда более слабое поутру, когда пробуждаешься после бессмысленного опьянения, уясняя, что прожил долгие часы под высоким давлением, но вдали от сознания.

— Но чувствуете вы все-таки раскаянье или хотя бы брезгливость?

— Не могу этого сказать. Скорее ужас, восхищение и уверенность в том, что никогда не был таким сильным и собранным, как тогда. Я убивал, нельзя отрицать, убивал не для защиты, нет, атакуя. Также я должен признаться, что все национальные и героические идеалы, казавшиеся мне движущими силами, с шипением испарились, подобно каплям воды на раскаленной железной сковороде.

Когда я разговаривал об этом с другими, я заметил, до какой степени человек отсутствует в себе самом. Одни пытались освятить, другие — оправдать сделанное, третьи проклинали, но существенным казалось всем не то, что они чувствовали тогда, а то, что думали и определили для себя позже. Они рассказывали не то, что они пережили, нет, они исходили…»

Дочитав досюда, он схватил вдруг Хугерсхофа за руку:

— Тихо, не кричал ли кто-то снаружи?

Они прислушались. Точно! Слышался протяжный крик ближнего часового, необычно тонкий и резкий: «Внимание! Мина!»

Последовал вибрирующий шум, завершившийся чудовищным взрывом. Погреб заколебался, стена треснула во всех пазах, тяжелая мина, по-видимому, попала прямо в него. Лампа погасла, огонь больше не горел. Из угла раздался голос сапера: «Свет, черт побери, свет!» Со стороны лестницы слышался стон Кетлера: «На помощь! Господин лейтенант, меня засыпало. Дышать, дышать нечем!»

Жуть этой сцены усугублялась дальнейшими взрывами, непрерывно следующими один за другим, отчего погреб сотрясался, словно корабль в бурю. Крошечные паузы между тяжелыми ударами были заполнены треском ружейного огня.

Наконец Штурму удалось в сумятице нащупать спички. Он чиркнул одной из них и увидел, что лампы больше нет. Безо всяких колебаний он схватил тетрадь, из которой читал, вырвал несколько страниц, зажег их и бросил на пол, пока сапер рвал книги и картины, чтобы поддерживать их клочками огонь.

Когда обитатели подвала, вооружившись, ринулись было наружу, их остановило новое препятствие: лестница из погреба до потолка была завалена обломками стены. Должно быть, первая мина попала как раз в лестницу.

— Через световую шахту! — крикнул сапер, чей голос вновь звучал спокойно и отчетливо.

Деринг рванул лист картона, и сумеречный утренний свет проник через окно в помещение. Сапер встал на стол, поднял руки над головой и начал протискиваться через узкую шахту, тогда как Деринг поддерживал его снизу. Затем он, просунув ружье, вытащил Деринга и Хугерсхофа. Штурм хотел последовать за ними, но мысль о Кетлере остановила его. Он принялся разбрасывать камни, завалившие нору в земле. Скоро он проделал отверстие, потом ему удалось схватить Кетлера за воротник и выволочь его. Оставив лежать на камнях тело безо всяких признаков жизни, он поспешил за остальными.

Когда он выбрался наружу, его товарищи уже вели бой. Минный огонь затих, за спиной возвышалась стена из артиллерийских залпов. Деринг и Хорн лежали у передней стены большой воронки, образовавшейся от взрыва гранаты, и стреляли. Хугерсхоф уже лежал на земле, убитый или тяжело раненный. Когда Штурм прыгнул в воронку, сапер обернулся и дико посмотрел на него. Из глубокой борозды у корней волос лилась кровь. Он оттянул ружье назад, чтобы подвинтить оптическое устройство, левой рукой протирая глаза, залитые кровью. Штурм хлопнул Деринга по плечу:

— Что случилось?

— Англичанин в траншее.

Действительно, впереди слышался глухой треск ручных гранат, которого ни с чем не спутаешь. Время от времени над краем траншеи появлялся запачканный глиной силуэт, чтобы сделать метательное движение и скрыться. Штурм тоже принес ружье и стрелял. Нужно было мгновенно определить цель и нажать на спуск. Так три человека лежали рядом и стреляли, пока над стволами не задрожал горячий воздух. Постепенно все затихло. Штурм наклонился к Хугерсхофу, чтобы перевязать его, но, увидев желтое восковое лицо, отбросил перевязочный пакет. Деринг посмотрел на часы.

— Личный состав окопа, похоже, уничтожен. Хорн, мы должны попробовать ваш саперный взвод.

Пулемет, внезапно ударивший с левого фланга, прервал его. Пули проносились над воронкой, иногда задевая ее край. Хорна снова задела пуля, попав на этот раз в погон, так что повис большой, величиной с ладонь, кусок униформы. Противник, по-видимому, углубился в траншеи слева. Три боевых товарища вместе сидели на дне воронки, невозможно было поднять голову под жужжащим веером. Штурм смотрел то на одного, то на другого со странным чувством непричастности. Казалось, он присутствует на представлении чужой пьесы. Деринг был очень бледен, его кулак с легким дрожанием сжимал пистолет. Сапер был на удивление спокоен. Он отстегнул от пояса флягу, откупорил, выпил ее всю и отбросил прочь:

— Жалко, всего остального уже не выпьешь.

События развивались очень быстро. Свистящий вихрь пуль налетел снова. Когда все трое поднялись, они увидели перед собой английскую штурмовую группу. «You are prisoners!»[22]— крикнул им голос. Штурм уставился в лицо сапера. Оно пылало белым пламенем. «No, sir»,[23]— раздался ответ, сопровождавшийся пистолетным выстрелом.

Вместе с ружейным залпом громыхнули ручные гранаты. Человеческие фигуры исчезли в облаке из огня, взвившейся земли и белесого дыма. Когда оно рассеялось, Штурм еще стоял. Он поднял пистолет, но его ударило в левый бок, лишив зрения и слуха.

Напоследок он почувствовал, что его затягивает водоворот старинной мелодии.

Семя всего, что мной задумано, я нахожу повсюду.

Гаман