– Между прочим, как раз у Натальи Зыряновойсчеты ко мне есть. Я ведь ее до экзамена не допустила. Она вам этого несообщила вместе с прочими своими клеветническими измышлениями?

– Отчего же, сообщила, – спокойно кивнулМыльников. – Информировала, что слезно просила вас отменить этудраконовскую меру, позволить сдавать практическую ветеринарию вместе со всейгруппой, а вы согласились только при условии получения мзды. И назвали сумму.

– Никакой суммы я не называла! – Ольга сяростью отбросила от лица плети традесканции.

– Поосторожнее с растением! – предупредилМыльников, и глаза его так сверкнули, что Ольга поняла: оборви она хоть одинлисточек с ненавистной травы, этот противный опер посадит ее за порчугосударственного имущества в особо крупных размерах.

В это время голубоглазый коллега Мыльникова,до сей минуты молчаливо сидевший на обшарпанном подоконнике (больше вкабинетике притулиться было негде, разве что под вешалкой в углу), вдругсоскочил на пол, навис над Ольгой, осторожно вынул из прибитого к стене кашпогоршочек с традесканцией и водрузил это пыточное устройство на сейф. А самвернулся на подоконник, забравшись на это узкое и неудобное место с тойлегкостью, с какой птица взлетает на насест.

Оба – и Мыльников, и Ольга – были такошарашены, что на какое-то время умолкли. Только и переводили глаза страдесканции, которая почему-то сразу утратила всю свою агрессивность ивыглядела теперь довольно убого, на этого парня и обратно.

Вид у него был весьма угрюмый, если не сказатьразгневанный. Причем Ольге почему-то показалось, что чувства эти имеютотношение не к ней, а к Мыльникову. Видать, оперу тоже это почудилось. Вовсяком случае, его вопрос, обращенный к этому парню, был задан довольнозаискивающим тоном:

– Родион Петрович, слушай, может, ты ужепойдешь? Я понимаю, ты человек занятой, а я тебя от каких-то дел оторвал…

– Что ж, я тебе больше не нужен? – глянулна него голубоглазый с прежним неприязненным выражением, и Ольга едвасдержалась, чтобы не вскрикнуть испуганно: нет, пожалуйста, не уходите!Остаться с Мыльниковым наедине было до того страшно, что ее даже озноб пробрал.Не то чтобы она боялась: вот он накинется на нее и начнет избивать или, кпримеру, насиловать. Но он наслаждался зрелищем ее унижения, он хотелотомстить, сломить ее. А ей было легче умереть, честное слово, чем сломатьсяперед ним.

– Да, пожалуй, теперь уже нет, – ответилсвоему приятелю Мыльников и даже привстал и даже руку начал протягивать напрощание, однако тот и не шевельнулся на своем насесте.

– Ничего, я еще посижу немного, – сказалон сухо. – Мало ли, вдруг на что-нибудь сгожусь.

Лицо Мыльникова снова приняло озадаченноевыражение, а Ольга вздохнула с явным облегчением. Николай Николаевич покосилсяна нее.

– Продолжим, что ли? Прошу вас перечислить техстудентов, которых вы принуждали платить вам за допуск к экзаменам и сдачу их.Имейте в виду, у нас все эти сведения имеются, я просто призываю вас сделатьдобровольное признание.

– И что потом? – остро взглянула на негоОльга. – Скажете, что мое признание не имеет никакого значения, а чтобывыйти на свободу, мне сначала надо совершить подвиг? Подвиг разведчика, да?

Мыльников побагровел.

– Какой подвиг? – удивился парень поимени Родион.

– Не обращай внимания, – торопливоотмахнулся Мыльников. – Это детали наших отношений с гражданкой Еремеевой.

Ольга поняла, что об этих «деталях» приятельопера не имеет представления. Более того, Мыльников почему-то очень не хочет,чтобы Родион о них узнал.

– Вернемся к нашему делу, – торопливосказал он. – Итак, я жду…

Ольга задумчиво посмотрела на него. А непоставить ли этому мерзкому Николаю Николаевичу клизму с гвоздями и не сообщитьли Родиону о некоторых деталях прошлогодней вербовки разведчицы Еремеевой (кличкаАзеф, она же – поп Гапон) в этом самом кабинете? Но до чего тошно возвращатьсяко всей этой гадости! И вдобавок она устала, она так вдруг устала!

– Послушайте, – с тоской сказалаОльга. – В первый раз я не отрицала свою вину, потому что она была очевидна.Вы просто логически рассудите: раз я умею признавать поражение, значит, исейчас не стала бы ничего отрицать. Если бы что-то было. Но раз я так упорностою на своем, значит, мне просто нечего признавать. Нет, в самом деле: я-тосовершенно точно знаю, что ни в чем не виновата, что никаких взяток ни у когоне вымогала – ни у Зыряновой, ни у кого другого. А если это допустить, тологика подсказывает…

– Логика? – неприятно хмыкнулМыльников. – Логика, говорите? И что же она подсказывает? Что студенткаЗырянова вас оклеветала из мести? Нарочно подсунула вам пятьсот рублей? Ну, эточепуха. Я хорошо знаю семью Зыряновой, живут они не сказать что бедно, однакодостаточно скромно, для нее пятьсот рублей – немалая сумма…

И осекся. Он сообразил, какую допустил оплошность!И Ольга не замедлила воспользоваться этой оплошностью:

– Вы знаете Наталью Зырянову? Так вот почемуона обратилась именно к вам! По знакомству, да? Погодите… а вы случайно невместе с ней всю эту историю затеяли?

– Да вы что?! – скособочившись, вскочилиз-за стола Мыльников. – Вы в своем уме?! Да я своим глазам не поверил,когда увидел вас в этой аудитории!

И они замерли, с ненавистью уставившись другна друга.

В сухом, пахнущем гарью и пылью сарае вдруг оказалосьнеожиданно тепло. Анфиса содрала с себя мокрющее платье и белье, напялиластарую-престарую отцовскую телогрейку, которая висела на ржавом гвоздике. Отецбыл малорослый, телогрейка едва доходила Анфисе до бедер. А, плевать, чтощеголяет с голым задом – никто ее тут не увидит. Ну а вдруг увидят? И тогда то,что она так старательно скрывала от всех, чего даже Надька не видела… Нет,сейчас сюда никто не придет. Дождь все чаще стучит по крыше, ветер все сильнеебьет в стены. Никто и собаку в такую пору из дому не выгонит!

Странными глазами смотрела Анфиса на черныйпепел, оставшийся от соломенной куклы. А ведь магия все же доконала Надьку!Пусть не огонь ее взял, так вода. Тоже стихия необоримая…

Анфиса взяла старое худое ведро, натолкала внего щепок, какого-то бумажного мусора. Нашарила спрятанные под балку спички,зажгла огонь, дождалась, пока займется пламя, подобрала с пола дешевенькуюНадькину сумочку (ручка была в двух местах обмотана изолентой) и открыла ее.