Хозяину особняка недавно исполнилось шестьдесят лет. Он был высок, худощав и носил кустистые бакенбарды по старой моде. Выражение его лица наводило на мысль об очень умной собаке, которой по какому-то недоразумению досталось человеческое тело. Его супруга, одетая пышно, но по-немецки безвкусно, стояла возле него. Княгиня была младше мужа на одиннадцать лет, но выглядела еще моложе, из чего Амалия была склонна сделать вывод, что супружество оказалось вполне удачным. У несчастливых женщин, как бы хорошо они ни владели собой, нет-нет да и проскальзывает кислое выражение лица; княгиня же держалась всегда приветливо и радушно. Улыбка ее была не данью протоколу, а выражением ее собственного хорошего настроения.

– Мне незнаком этот господин, – сказал князь, обращаясь к молодому человеку, который, как незаметная, но преданная тень, следовал за ним по анфиладе комнат. – Кто это, Карл?

Амалия увидела, как князь разговаривает с Карлом фон Лиденхофом, и нахмурилась. Лиденхоф, если говорить начистоту, был ее коллегой, но, так сказать, с противоположной стороны баррикад, и потому Амалия его не любила. Он был неглуп, исполнителен, упорен и трудолюбив, а еще – весьма злопамятен, и следовало хорошенько подумать перед тем, как сделать его своим врагом. По движениям губ и направлению взгляда князя Амалия уже поняла, что речь идет о ее любимом дядюшке, который, устав выбирать, захватил две вазочки с мороженым разом и принялся поглощать его все с тем же выражением абсолютного блаженства на лице, которое выводило племянницу из себя. По правде говоря, она уже мысленно приготовила колкость, которую обязательно скажет новоиспеченному агенту по пути домой, но тут произошло нечто странное. А именно, Лина Кассини, которая разговаривала с несколькими любезничающими кавалерами, которые смотрели на нее, словно голодные коты – на крынку отборной сметаны, внезапно кивнула им, как королева, милостиво отпускающая своих нерадивых подданных, и скользнула туда, где примостившийся на диване Казимирчик облизывал ложку, с ностальгией глядя на пустые вазочки перед собой.

– Синьор Браницкий, если не ошибаюсь?

– Ах! Госпожа княгиня, – воскликнул Казимирчик, – вы поистине царица торжества! Я не вижу здесь никого, кто мог бы сравняться с вами.

– Я не княгиня, – сказала Лина, забавляясь, – и это торжество – не мое.

– Ах, это все моя близорукость, синьора Кассини! – вздохнул Казимир. – Жизнь несправедлива – сколько людей носят громкие титулы, которые куда больше подошли бы другим… Уж вам-то княжеская корона точно была бы к лицу куда больше!

Лина была польщена, но, чтобы ее собеседник не возомнил о себе невесть что, все же состроила легкую гримасу:

– Как, вы бы хотели видеть меня женой этого господина?

– А что с ним не так? – притворно изумился Казимир. – Экземпляр не то чтобы допотопный, но… с археологической точки зрения вполне сносный. Его мумия очень представительно смотрелась бы в витрине какого-нибудь будущего музея…

Тут произошло нечто странное: его собеседница, эта роскошная человеческая статуя в изумительном бархатном платье, не удержавшись, фыркнула, как пятнадцатилетняя девчонка. Впрочем, Лина тут же опомнилась и попыталась придать лицу строгое выражение.

– Вы, наверное, ужасный сплетник, – заметила она.

– Я? – изумился Казимирчик, глядя на нее широко распахнутыми голубыми глазами. – Вы так мило это произнесли, что мне сразу же захотелось стать сплетником. Беда в том, что это ужасно скучно – все время надо думать о чужих делах вместо того, чтобы думать о себе… и о том, что любишь, – добавил он со вздохом.

– Кажется, я знаю, что вы любите, – промолвила певица с легкой иронией в голосе. – Уж не мороженое ли?

Она очаровательным кивком указала на опустошенные Казимирчиком вазочки.

– Вы правы, – сокрушенно признался ее собеседник. – Наверное, это ужасно, да?

Можно пенять человеку на то, что он, например, плохо одет, можно уколоть его, если он, допустим, необразован, но смеяться над тем, кто любит мороженое, – все равно что смеяться над ребенком. Не то чтобы Лина смутилась; смутить ее вообще было нелегко, но она почувствовала, что вести разговор в прежнем тоне не получится, и решила сменить тему.

– Кстати, что насчет вашего благотворительного вечера? – спросила она. – Вы уже назначили дату?

Казимирчик заверил собеседницу, что да, конечно, если только ее устроит среда. И, разумеется, за госпожой Кассини пришлют карету, которая доставит ее в особняк на Английской набережной, а после вечера отвезет обратно в отель.

– Я почти уверен, что он шпион, – вполголоса говорил тем временем Карл князю. – Родственник баронессы Корф просто не может быть никем другим. Но что он тут делает, нам неизвестно. Его племянница тоже здесь и усиленно притворяется, будто вообще с ним незнакома. Кроме того, с ней вместе прибыл небезызвестный господин Ломов, с которым она сейчас разговаривает. Нет, они точно что-то затеяли…

– Сергей Васильевич, прошу вас, будьте осторожны, – шепнула Амалия Ломову, прикрывшись веером, чтобы посторонние не могли расшифровать ее слов по движению губ. – Смотрите, как Лиденхоф смотрит на вас! Нам вовсе ни к чему привлекать внимание…

– Я всегда осторожен, – отозвался ее собеседник. – Кстати, генерал Багратионов просил меня известить вас, что деньги за пять вееров, которые разовый агент послал госпоже Кассини, он возмещать не будет. Иначе все фонды Службы вскоре уйдут на то, чтобы ваш дядюшка предстал перед этой особой в выгодном свете.

– Сергей Васильевич, это мелко!

– Согласен, – хладнокровно ответил Ломов, буравя собеседницу своими глубоко посаженными глазами. – Не знаю, что за тактику избрал ваш дядюшка, но вижу, что она действует. Госпожа Кассини уделила хозяину дома две минуты, а с вашим дядей она беседует уже пять минут. Но, так какя человек нелюбопытный, я не стану доискиваться, почему…

– Сергей Васильевич, – не выдержала Амалия, – мне бы не хотелось быть невежливой, но я нахожу, что ваш сарказм…

– Совершенно неуместен, не так ли? – Ломов улыбнулся краями губ. – Не извольте беспокоиться, сударыня. Можете быть спокойны – я весьма ценю усилия вашего дяди… и ваши тоже, которые вы приложили для разрешения нашей непростой ситуации. – Он издал короткий, резкий смешок. – Бьюсь об заклад, фон Лиденхоф и Риттер сейчас в панике. Им невдомек, почему мы здесь, и это сводит их с ума. Конечно, они подозревают, что мы собираемся сделать какую-нибудь пакость, чтобы навредить их стране, – ни на что иное у них не хватит ни мозгов, ни воображения.

– Я еще не видела Риттера, – сказала Амалия. – Разве он здесь?

– Конечно, – хмыкнул Ломов. – Такой же деревянный и такой же самодовольный, как всегда. Как вижу его, так и чешутся руки его шлепнуть.

Михаэль Риттер был родственником и коллегой Карла фон Лиденхофа, но если с последним в случае необходимости еще можно было как-то поладить, то с Риттером дело обстояло куда сложнее. Он вполне искренне считал, что единственная приличная страна на свете – это Германская империя, а все остальные государства созданы только для того, чтобы пресмыкаться перед нею. Нечего удивляться, что Риттер мог вывести из себя кого угодно, тем более что он ничего не предпринимал, чтобы хоть как-то смягчить эту неприязнь.