Эта неожиданная и такая серьезная беседа со старым ювелиром повлияла на Козимо не намного меньше, чем все разговоры в доме Никколи. Он вспоминал самого Никколо и понимал, что Форезе прав. Кто из талантов, собиравшихся в доме Никколи, не странен? Но все они увлечены своим делом настолько, что можно простить и странности. Конечно, странности и невыносимый нрав — вовсе не признак таланта, но терпеть их — действительно не такая уж большая плата.

А еще Козимо написал письмо отцу с пересказом разговора, обратив внимание на то, что у Брунеллески совсем нет денег, и на то, что он проектирует купол собора.

Джованни ответил, что уже принял меры, Брунеллески получил небольшие заказы, чтобы иметь возможность сводить концы с концами. И у него действительно невыносимый нрав, который, впрочем, вполне можно терпеть, если относиться снисходительно.

Немного погодя отец написал сыну, что при попытке только заговорить с Брунеллески о проекте купола собора тот взорвался и наорал на Медичи, обвиняя в попытке похитить секреты. Это было настолько нелепо, что Джованни… просто рассмеялся.

— Я ничего не смыслю ни в проектах, если те не касаются банка, ни в архитектуре, мессир Брунеллески. Просто моему сыну рассказали, что вы в Риме изучали архитектуру и купол собора Святого Петра. А мы с Козимо мечтаем, что найдется человек, который сумеет подарить купол и нашему собору.

Убедить Филиппо удалось не сразу, тот недоверчиво поинтересовался:

— И что же рассказывали вашему сыну?

— Что вы изучили и зарисовали в Риме все. Он у меня тоже любит рисовать и мечтает об архитектуре, но он банкир, как и я.

— И рассказали, что я городской сумасшедший? — ехидно уточнил Брунеллески.

— Мессир Брунеллески, я помню ваши рисунки для конкурса. Никакой сумасшедший не смог бы нарисовать так. И у меня к вам предложение: вы не могли бы создать для Медичи…

Так родилась эта странная на первый взгляд дружба — банкира Джованни де Медичи и архитектора Филиппо Брунеллески. Джованни завещал эту дружбу сыновьям, Козимо и Лоренцо никогда не забывали поддерживать Брунеллески, а тот нуждался в деньгах постоянно, даже когда стал знаменитым после возведения самого знаменитого купола Флоренции и был завален заказами со всех сторон. Филиппо категорически не умел ни копить, ни даже тратить деньги, они утекали, словно вода сквозь пальцы, но рядом всегда были Медичи.

Эта дружба тем более удивительна, что, став знаменитостью, Брунеллески ничуть не изменился, он по-прежнему был невыносим, скандалил по любому поводу, если только ему казалось, что собеседник недооценивает его талант, в мирном настроении был невыносимо ворчлив и готов взорваться в любую минуту. Все, кто знал архитектора, только головами качали: как Медичи могут терпеть этого истеричного хама? А они терпели, потому что знали: за истериками скрывается неуверенность в том, что сделал все, что может, до капли, а за хамством прячется ранимая душа. А еще гениальность.

У Козимо новая любовь. Он старательно скрывал от всех этот роман, пока вполне удавалось, даже тем, кто мог случайно увидеть его рядом с такой красавицей, в голову бы не пришло, что они любовники. Бывало, когда красавица предпочитала безобразное чудовище именно из-за уродства или зверства характера. Пресыщенные дамы вполне способны на такое ради остроты ощущений.

Но Медичи не урод, не гигант и не зверь, он в меру некрасив, невелик ростом и жилист. Хороши только большие умные глаза да вот еще кошелек. Однако к чему избалованной красавице умные глаза? Кошелек, вернее, то, что любовник покупал на его содержимое, Бланку интересовало куда больше.

Его любовница была замужем, хотя муж вечно в отлучках, богата, в ее доме можно встретить немало сильных мира сего, обитавших в Риме. Не желая привлекать внимание к своей связи с Бланкой Канале, Козимо редко бывал на этих вечеринках, а вот по ночам в спальне красавицы — все чаще. Он был щедр к слугам, и те охотно помогали любовникам.

Любовница принялась перебирать пальцами волосы Козимо. Тогда он был еще кучеряв, как и большинство флорентийцев в молодости, но терпеть не мог, когда что-то делали с его волосами.

Однако Бланке прощалось все, ради благосклонности этой красавицы Козимо готов вообще поднести собственную голову на блюде с волосами или без, неважно. Понимал, что не должен быть столь увлечен и послушен, но поделать с собой ничего не мог. Он давно забыл безыскусную глупенькую Пьеретту, слишком опытной и хитрой была Бланка. Она умела доставить удовольствие и получить его сама. А мужчинам очень нравится, когда от близости с ними женщина получает удовольствие.

После занятий любовью они часто подолгу болтали, любопытная красавица расспрашивала обо всем: о Флоренции, о банке, о семье Козимо, о том, чем он занимается в Риме…

— Ты любишь деньги… ты слишком любишь деньги… Я тоже, — ворковала Бланка, ничуть не стеснявшаяся своей наготы в отличие от любовника.

— Нет, деньги я… — Козимо задумался.

Как охарактеризовать его отношение к золотым кружочкам? Он любил не сами флорины или сольдо, не золото как таковое, а… что? Возможность его заработать? Нет, работой принято считать нечто совсем иное — тяжелый труд в мастерских, в поле, на строительстве, даже на рынке или у мольберта художника. Службой его труд тоже не назовешь, а ведь это труд, только своеобразный.

И просто получить деньги ни за что, как делали многие члены курии, он тоже не стремился. Он любил не сами деньги, а возможность их приумножать. Много позже Козимо признался сыновьям, что даже если бы деньги раздавали просто так, он все равно старался их заработать. Медичи действительно получал удовольствие от зарабатывания денег, пусть и не в поле с мотыгой и не в мастерской у станка.

Тогда он уже умел зарабатывать, делать деньги, обходя даже церковные законы.

Позже Козимо научится тратить золото так, что спустя много столетий благодарные потомки вспоминают его имя, по праву называя Крестным Отцом Ренессанса.

Умение тратить придет позже, но понимание ценностей уже было заложено — во время бесед гуманистов в странном доме Никколо Никколи.

Встречи с любопытной красавицей были частыми, обходились Козимо в немалые суммы, но вдали от отца он мог себе это позволить. Впервые в жизни Медичи покупал не книги и старинные вещицы, а женские украшения. Удивительно, но это начинало нравиться.

Козимо не узнавал себя — он, всегда презиравший мужчин, любовницы которых замужем, экономный и расчетливый банкир, готовый перегрызть горло за куда меньшие потери, был готов осыпать красивую женщину золотом, только бы та ворковала своим нежным голоском, чуть капризно растягивая слова.

Козимо Медичи просто был влюблен уже не первой юношеской любовью, а настоящей чувственной и потому готов нарушать собственные правила сотню раз на день.

«Хорошо, что меня не видят отец и Лоренцо», — думал потерявший голову молодой банкир. Действительно, брат поднял бы его на смех, а отец… О, об этом лучше не думать. Козимо был удивительно осторожен, и даже Илларионе де Барди не подозревал о его любовных приключениях. Или не желал их замечать, ведь трудно скрыться, если у тебя блестят глаза, а губы то и дело расплываются в улыбке от уха до уха.