В феврале 1917 года в России началась новая революция.

2 марта император Николай II отрекся от престола в пользу своего брата Михаила, а 3 марта, во время обеда, Зубатов, узнав об отречении Михаила, молча выслушал сообщение об этом, вышел в кабинет и застрелился. В кабинете на письменном столе сын нашел записку с распоряжениями, связанными с его смертью и просьбой никого в случившемся не винить.

А в самом деле, кого можно обвинить в его смерти? Не обвинять же ушедший век, начисто выхолостивший смысл человеческой морали, поправший ценности жизни, товарищества, любви, доброты и променявший их на эфемерные сказки о Пролетарском Братстве и Светлом Будущем? А может быть, этот неординарный человек чувствовал, что еще более страшным будет век грядущий, век торжества его противников и кровавой расплаты доверчивых и обольщенных ими граждан России.

Место захоронения Зубатова — Даниловское кладбище, однако обнаружить его могилу там не удалось. Значительная часть дореволюционных захоронений в лучших традициях советской власти была попросту уничтожена. Нужны были места для массовых захоронений жертв Большого террора. Его вдова А.Н. Михина-Зубатова жила в Москве и умерла, предположительно, в 1927 году, а следы единственного и обожаемого сына теряются одновременно с его гибелью. Неизвестно, как сложилась его судьба. Что стало с ним? Погиб в кровавом месиве Гражданской войны, сгинул в ледяном аду сталинской Колымы, пал безымянным пушечным мясом на Второй мировой? Или ему посчастливилось выжить в советской коммунальной квартире? А может быть, он нашел свое счастье на чужбине — за рулем парижского такси или среди духанов стамбульского базара? Неизвестно также, что стало с большим архивом Зубатова и с воспоминаниями, которые он начал писать.

Опасность «зубатовщины» для государства диктатуры победившего пролетариата (которой никогда и не было) заключалась в том, что в недолгий период своего триумфа Зубатов «увел» из-под носа социалистов-революционеров рабочий класс и вместо уголовного беспредела указал ему путь к процветанию и социальному миру. Поэтому вскоре после «Великого Октября» в коммунистической литературе был создан образ отвратительного провокатора и ренегата, предавшего «идеалы» революции, и этот образ стал хрестоматийным, не допускавшим иных толкований.

По подсчетам историков, в период с 1880 по 1917 год в архивах Департамента полиции числилось около 10 тысяч секретных сотрудников.

Согласно последним подсчетам историков, в канун Первой мировой войны деятельность РСДРП, а также социал-демократических организаций Латвийского края и Королевства Польского «освещали» 2070 штатных секретных сотрудников жандармских управлений, не считая «штучников», поставлявших сведения эпизодически, и агентов наружного наблюдения — филеров. Вопреки распространенному мнению, лишь незначительную их часть удалось раскрыть до свержения самодержавия.

С полицейскими провокациями социал-демократы сталкивались и раньше. Новым и неожиданным для многих из них явилось вовлечение в провокаторскую деятельность рабочих-передовиков, выдвинувшихся в период первой революции. Подобно тому, как когда-то участники «хождения в народ» идеализировали крестьянство, не избежали идеализации рабочих и интеллигенты-марксисты. В 1909 году Инесса Арманд с горечью и недоумением констатировала: провокаторство становится массовым, оно распространяется «среди интеллигентных рабочих, у которых ведь в противовес личным интересам, несомненно, стоит осознанный классовый инстинкт». «Некоторые здешние товарищи, — писала она, имея в виду Москву, — даже утверждали, что как раз среди интеллигентных рабочих это явление более всего сейчас распространено».

В Москве охранка завербовала таких известных в революционной среде рабочих-партийцев, как А.А. Поляков, А.С. Романов, А.К. Маракушев. Имелись провокаторы-рабочие и в Петербурге, например, активно работавшие в союзе металлистов В.М. Абросимов, И.П. Сесицкий, В.Е. Шурканов.

Осведомители состояли на учете в Департаменте полиции, на каждого из них заводилось дело, содержавшее сведения о его личности, профессии, членстве в революционных организациях, партийных кличках и т.д. Картотека со сведениями о секретных сотрудниках хранилась в Особом отделе Департамента полиции.

Денег на «осведомление» не жалели, провокатор Р.В. Малиновский, член ЦК партии большевиков, имел жалованье 700 руб. в месяц (жалованье губернатора составляло 500 руб.). Писатель М.А. Осоргин, разбиравший после Февраля архивы охранки, сообщает о курьезном случае: случайно встретились и заспорили два большевика-подпольщика, принадлежавшие к разным течениям в партии. Оба написали отчет в охранку о разговоре и о собеседнике — оба были провокаторами. А в партии всего-то было 10 тыс. человек на всю Россию!

В 1906 году все жандармские управления получили циркуляр, обязывающий ускорить приобретение секретной агентуры среди видных членов революционных организаций, в том числе и из арестованных. Помимо вербовки секретных сотрудников, жандармы начинают применять метод дискредитации наиболее влиятельных и активных революционных деятелей, распуская о них ложные слухи и, таким образом, выводя из игры ценные партийные кадры. Для получения более ценной информации Департамент полиции рекомендует своим секретным сотрудникам более активно участвовать в революционной деятельности. В результате такого подхода осведомителям охранки Малиновскому, Романову, Шурканову, Житомирскому, Бряндинскому, Черномазову, Сесицкому и многим другим удалось занять высокие места в партийной иерархии. Среди них — активные эсдеки, большевики, члены всевозможных бюро, центральных комитетов, депутаты Думы, близкие сподвижники Ленина — «охранка» вербовала осведомителей во всех без исключения революционных партиях.

Основными мотивами сотрудничества с полицией у осведомителей были корысть или страх перед наказанием. Однако среди секретных сотрудников были и люди, искренне верившие, что своей службой они приносят пользу государству. Примером такого идейного сотрудника является, например, Жученко-Гернгросс Зинаида Федоровна, которая более пятнадцати лет по идейным соображениям сотрудничала с политическим сыском России. Будучи убежденной монархисткой, Жученко, видевшая в революционерах врагов государства, добровольно поступила на секретную службу. В 1895 году она раскрыла полиции террористический кружок студента Ивана Распутина, готовивший покушение на Николая II во время его коронации в Москве. В 1903 году, наблюдая все возрастающее революционное движение и желая продолжить борьбу с ним, возобновила сотрудничество с русским политическим сыском, освещая деятельность русской революционной эмиграции. В 1905 году вернулась в Москву, входила в состав областного комитета партии социалистов-революционеров, принимала участие в Лондонской конференции 1908 года.

В своем докладе от 12 октября 1909 года Николаю II министр внутренних дел Российской империи П.А. Столыпин так характеризовал осведомительницу: «Жученко является личностью далеко не заурядною: она одарена прекрасными умственными способностями, хорошо образована, глубоко честна и порядочна, отличается самостоятельным характером и сильной волей, умеет оценивать обстановку каждого отдельного случая, делу политического розыска служила не из корыстных, а из идейных побуждений и фанатически, до самоотвержения, предана престолу, постоянно заботится только об интересах дела».