– Простите, – сказал бы я, – я сейчас весьма сильно занят. Не мешайте мне, я вас умоляю… Если что-то нужно, то лучше вечером… или утром… Но не завтра…

Я был полностью счастлив. Я, счастливый, ехал из дома в театр, счастливый заходил во внутренний двор политеха, открывал дверь театра, поднимался по лестнице, заходил в тёмное пространство зала с колонной и сценой, щёлкал рубильником, смотрел, как моргая включался свет, и только тогда вдыхал полной грудью неповторимый запах и воздух моего театра. Как много полного, незамутнённого и бесконечно уверенного в свои силы счастья было в том вдохе.

Тем летом, в августе, я женился. Предложение сделал и получил положительный ответ существенно раньше. Но фактически женился только в августе, ближе к концу. Я хотел, чтобы все ребята были на месте и все могли прийти нас поздравить. Зарегистрировали мы наш брак скромно, не торжественно. В маленьком кабинете ЗАГСа. Без музыки и друзей.

Вечером того дня устроили застолье в театре. Очень скромное. Были родители её и мои, все актёры театра «Ложа», несколько друзей, театру посторонних, и Игорь Дедюля, который был на нашей свадьбе громче и радостнее всех, да ещё и с гитарой.

В те времена тем, кто подавал заявление в ЗАГС на предмет намерения создания семьи, выдавали специальные талоны для льготного приобретения товаров, необходимых для свадьбы. По тем талонам можно было в принципе купить костюм для жениха, платье или ткань для платья невесты, обручальные кольца, целый ряд продуктов для застолья и, что самое ценное, водку.

Но в тот год, тем летом, в тех магазинах, в которых принимали талоны из ЗАГСа, было чисто, гулко и пусто. Продавщицы сидели в них и читали книги. Нам ничего к свадебному застолью купить не удалось. Даже водки. Про вино и шампанское никто не помышлял. Их в продаже тогда не было. Никакого. Совсем.

Невеста моя где-то с трудом раздобыла совсем не свадебное платье, скромное, но белое. Мне удалось приобрести тёмно-синий двубортный пиджак, который был мне сильно велик, зато он был торжественный, с золотыми пуговицами.

Обручальных колец и вообще хоть каких-то золотых изделий в продаже не было и в помине. У меня оставалось подаренное бабушкой перед отъездом в Германию её широкое обручальное кольцо. Хоть бабушка и отдала его мне для того, чтобы я в крайнем случае мог его продать, но я всё равно спросил у неё разрешения… Она не возражала. Из её старого кольца в ювелирной мастерской Кемеровского центрального дома быта, того, что стоял на проспекте Ленина, прямо напротив здания цирка, пузатый мастер, с тонкими усиками и волосатыми, большими руками быстро сделал два колечка. Простых, классических, прекрасных. Взял за работу недорого.

Мы отпраздновали свадьбу в фойе нашего театра, которое раньше было обеденным залом студенческой столовой, в которую ходили, будучи студентами и молодожёнами, мои родители. Среди семейных фотографий мама и папа сохранили одну особо дорогую. На этой фотографии мне три года, почти четыре. Я стою и робко улыбаюсь в новогоднем костюме зайчика. Фото сделано в той самой столовой, которая через двадцать лет стала моим театром «Ложа». Родители привели меня на институтскую новогоднюю ёлку для детей студентов и преподавателей политеха. Тогда же папа меня сфотографировал.

Свадебный стол мы составили из учебных парт, которые притащили из ближайшего учебного корпуса. Скатерти большой и нарядной у нас не было как таковой. Стол накрыли бумагой. Посуду принесла из дома мама одного из ребят, что-то взяли из новой столовой… Еда была самая что ни на есть простая. Мне удалось купить спирта. Обычного чистого спирта. Ребята взялись изготовить из него водку для праздника. Почему-то они развели спирт не чистой водой, а отваром петрушки и считали, что сделали выдающийся напиток. Его они разлили в разнокалиберные бутылки. Жидкость у них получилась устрашающе зелёного цвета. Она и была на нашем свадебном столе. Её и пили. Выпили всю.

В качестве украшения я повесил на стену нарисованное солнце, которое было частью декорации спектакля «Полное затмение». Я разместил его так, чтобы оно было за спиной жениха и невесты. То есть у нас за спиной, когда мы сидели во главе стола. Сохранилась фотография нас в свадебной одежде под нарисованным солнцем.

В спектакле «Полное затмение» нарисованная луна закрывала нарисованное солнце, свет полностью выключался – наступало полное затмение. Некоторое время зрители сидели в кромешной темноте. Потому что в театре светят не настоящие светила. Нарисованные.

Наша свадьба прошла в театре. Мы сидели под нарисованным солнышком. Было весело. Я женился… На следующий день после свадьбы мы навели в театре порядок и продолжили репетировать. А жизнь стала сложнее. Таково свойство жизни.

Следующий, третий по счёту, год театра «Ложа», который начался осенью, уже не был безоблачным и безмятежно радостным. А мы с моей женой стали жить в моей комнате в родительской квартире, потому что податься нам было некуда.

Той осенью театр «Ложа» съездил в город Пермь. Нас пригласил выступить на своей сцене театр Пермского университета «Отражение». Мы с ним познакомились на фестивале в Екатеринбурге. Пермякам понравился наш «Мы плывём» и наша весёлая компания. Они оплатили железнодорожные билеты, и мы, лёгкие на подъём, поехали в гости и на маленькие гастроли.

Город Пермь я полюбил сразу. Если рассматривать Урал как отдельное географическое явление, со своей столицей и провинцией, то Екатеринбург – это определённо уральская Москва, а Пермь – это, безусловно, уральский Питер, только без архитектурных красот, без дворцов, каналов и великолепных мостов. Река Кама в отличие от Невы не уложена в гранит и не воспета поэтами во главе с Пушкиным. Зато потайных городских маршрутов, неряшливых пространств, странных людей и историй в Перми того времени хватало.

Театр «Отражение», в гости к которому мы приехали, представлял из себя странную группу молодых интеллектуалов, которые театром были иногда, не каждый день, и актёрами себя не ощущали. Они были молодыми людьми, занятыми разными видами научной, творческой и педагогической деятельности, которые любили свою компанию и иногда играли свой единственный спектакль. Кто-то из них был редактором газеты, кто-то преподавал французский язык, кто-то серьёзно занимался наукой… Был в их театре даже писатель-фантаст, который выпустил одну книжку в местном издательстве и на этом не смог остановиться. А был актёр, которого вся их компания очень любила, постоянно о нём говорила, но мы его не увидели и не смогли с ним познакомиться, потому что он в то время проходил плановое лечение в психиатрической больнице.

Репетировали и выступали, собирались и общались они в университетской аудитории, в которой хранили свой бесхитростный скарб и реквизит. Световое оборудование их театра даже по сравнению с нашим, музейным, было просто помоечным. Сказать, что в театре «Отражение» всё было неряшливо и безалаберно, – это ничего не сказать. Там было всё никак организовано и никем не руководимо. Когда нас привели туда, я с порога решил, что играть в том помещении мы не сможем. Я сразу об этом сказал пригласившим нас людям. Надо было видеть их удивление. Они всерьёз не видели никаких проблем у себя в театре. То, что мы видели развалом и свалкой, они видели совершенно нормальным и рабочим состоянием театра. Когда я даже не потребовал, а попросил их навести порядок хотя бы на сцене, убрать мусор и показать нам световой пульт, они искренне не поняли, о чём идёт речь.