всех уплотнений и подселений. Старорежимная ещё. Всем места хватит. Там и помозгуем, что дальше делать да как жить…

Константин Сергеевич Аристов сидел в разорённых и наспех, кое-как, прибранных казармах лейб-гвардии первого батальона Преображенского полка, что рядом с Эрмитажем на Миллионной улице.

Электричества не было — лампочки побиты, светильники растащены — и потому при свечах он, сверяясь с записной книжкой, медленно выводил мартиролог.

Едва ли половина осталась от первой роты. Сгинули бесследно в урагане войны подполковники Коссарт и Ромашкевич. Тяжело раненый, был оставлен в Питере начальник корпуса генерал Немировский, а потом имя его нашлось в расстрельных списках чека. Уже в Гатчино пуля настигла ушедшего к дроздовцам полковника Яковлева.

Имена выстраивались колоннами, словно на параде.

Погиб при прорыве из Петербурга. Погиб во Пскове. Умер от ран, полученных в Витебске. Пропал без вести в Юзовке. Захвачен в плен и, скорее всего, расстрелян в Старобельске. Погиб на реке Икорец. Георически погиб при обороне Зосимова. Пропал без вести в Харькове…

И так далее и тому подобное. Теперь он, Аристов, сможет написать семьям по известным ему довоенным адресам, хотя кто хзнает, там ли ещё остались те, кому преднезначены горькие вести?..

Скрипнула дверь. Ирина Ивановна вошла, коснулась его затылка.

— Сколько же молебнов за упокой…

Аристов накрыл её ладонь своею.

Они молча глядели на аккуратно выписанные в столбик имена.

— А помнишь, как наша рота нас с тобой «мирила»? Кирилл Вильчицкий придумал, Костя Нифонтов мышей наловил, Кирил кожана с чердака привололк…

— Это они ещё не мирили, — улыбнулся Константин Сергеевич, — это они ещё напугать тебя пытались, потому что их Васильчиков и пятая тогдашняя рота дразнили…

— Верно, и Витгоф измыслил, что я мышей боюсь…

Она осеклась.

Ларион Витгоф погиб уже здесь, в Гатчино, совсем немного не дожив, не довоевав до победы…

— А Нифонтов, — глухо проговорил Две Мишени, — он уже всё. Нечистый дух им владеет, и им, и отцом его, и что теперь с ними будет?..

— Молиться за них только и осталось.

— Да как за таких молиться-то…

— Надо, — строго сказала Ирина Ивановна. — Пусть они нас и ненавидят. Всё равно надо.

Она глубоко вздохнула, прикрыла глаза.

— О распе́нших Тя моли́выйся, любоду́шне Го́споди, и рабо́м Твои́м о вразе́х моли́тися повеле́вый, ненави́дящих и оби́дящих нас прости́, и от вся́каго зла и лука́вства к братолю́бному и доброде́тельному наста́ви жи́тельству, смире́нно мольбу́ Тебе́ прино́сим, да в согла́сном единомы́слии сла́вим Тя, Еди́наго Человеколю́бца. Спаси́, Го́споди, и поми́луй ненави́дящия и оби́дящия мя, и творя́щия ми напа́сти, и не оста́ви их поги́бнути мене́ ра́ди, гре́шнаго. Ами́нь!..

Молитва стихла. Горела свеча, и двое застыли рядом, держась за руки, словно сами не веря, что всё наконец-то кончилось.

Александровцы разметились в казармах, а Лиза с Зиной — в квартире Пети Ниткина. Квартиру каким-то чудом не разграбили, хотя богатые дома по соседству сильно пострадали. Утраты и потери не обошли Петину семью — его дядя, генерал Сергей Владимирович Ковалевский, пропал без вести, пробираясь на юг, к добровольцам, мама и тётя Арабелла, к счастью, уцелели, хотя сильно голодали и обменивали ценности на хлеб. Лизу с Зиной они прекрасно знали — вся компания не раз в мирные годы собиралась у Пети, когда они, уже старшие возраста, решали провести кадетский отпуск в Петербурге. Кажется, ни Петина мама, ни тетушка Арабелла не сомневались, к чему идёт у сына и племянника с доброй и мягкой Зиной — и отнюдь не возражали.

А ещё они изо всех сил старались помочь Ирине Ивановне Шульц, разбиравшей захваченные чекистские архивы, стараясь выяснить судьбу арестованных и пропавших без вести людей, если не отыскать живыми — то хотя бы найти могилы, чтобы родным было где оплакать любимых…

Искали и пропавшее семейство Феди Солонова, однако безо всякого успеха. Строгая Матрена, вернувшаяся со своей «барышней», смотрела на Константина Сергеевича более, чем выразительно: объяснился наконец, молодец, ну, а свадьба-то когда?..

Но прежде, чем свадьбы гулять, требовалось завершить ещё одно, может, самое важное дело…

— Славно ж ты жил, товарищ Яков…

— Да чего уж там, — Яша Апфельберг безнадёжно махнул рукой. — Неплохо.

— И всё цело! — Даша аккурано погладила бархатную накидку на придиванном столике в гостиной.

— Так не зря ж мне бумагу дали, с бронью от всех обысков и уплотнений, — ухмыльнулся Яков.

Они сидели в квартире Якова — просторной, кроме гостиной, кабинета и столовой — ещё три спальни, кухня и комната прислуги — и решительно не знали, что делать дальше. Запасливый Яков, оказывается, хранил у себя в кладовой немалый запас муки, круп и консервов, как раз на такой вот случай.

— Никогда не знаешь, meyn teyere freynd1, что может случиться.

— Воистину, — пробормотал Жадов.

Город вокруг них быстро оживал. Первыми заработали рынки; один за другим открывались магазины; появились бригады ремонтников, восстанавливавших оборванные провода.

— Яша! На консервах твоих сидеть, конечно, хорошо, но что дальше-то? Ты запас немало, однако и они скоро кончатся!

Яша вздохнул.

— Газеты открываются, — сказал он наконец. — Я слыхал, заводы тоже вот-вот заработают. Ты, Миша, мастер-золотые руки, тебе всюду рады будут. Но… ты никогда не говорил… а семья-то твоя где?

— Один я, — вздохнул Жадов. — Родители-то оба преставились, а сестры с братьями во младенчестве все умерли, только я и выжил. Вот, квартиру снимал, а теперь туда и нос не покажешь, враз донесут.

— Так простил же всех государь! — вступила в разговор Даша.

— Государь-то, может, и простил. А всякие там беляки? Думаешь, они все как один всё забыли? Я-то ничего не забыл. Думаю, и они тоже. Вот ты, Яша, ты уверен, что о службе твоей в ЧК никто не знает?

— Знают, — спокойно сказал Яша. — Я ж печатью заведовал. Только как «заведовал», сам знаешь — разрешал, а не запрещал. Уповаю, что народ запомнил. А так-то… не хочу, Михаил, бегать, аки заяц. Многие-то из наших побежали. В провинцию подались, там устроятся какими-нибудь счетоводами или бухгалтерами или местную полицейскую хронику писать будут, лишь бы на глаза не попадаться. А я вот нет, не могу так. Кumen vos ken2, но… рана моя проходит, ковыляю вот понемножку, слухи слушаю — пойду по редакциям, где меня помнят…

Жадов только покачал головой. Эх, Яша, рисковая голова; впрочем, кто их знает, газетчиков этих, у них своё братство. Глядишь, и не выдадут. А насчёт заводов… может, и верно. Умения его никуда не делись, мастером был, мастером и остался. Работа сыщется. Только что ж теперь, опять на буржуя пузатого ишачить? За свободу сражался, а теперь вошью мелкой будешь сидеть, носа вынуть боясь?..

Совсем черно на душе сделалось Жадову от этих мыслей. Революция проиграла, снова власть в руках помещиков