до того, что даже заболела; но при каких подробностях произошло знакомство и дружество, нам неизвестно. Упомянули же мы об этих письмах наиболее с тою целью, что в некоторых из них заключались сведения о семействе Епанчиных, и главное, об Аглае Ивановне Епанчиной. Про нее уведомлял Евгений Павлович в одном довольно нескладном письме из Парижа, что она, после короткой и необычайной привязанности к одному эмигранту, польскому графу, вышла вдруг за него замуж, против желания своих родителей, если и давших наконец согласие, то потому, что дело угрожало каким-то необыкновенным скандалом. Затем, почти после полугодового молчания, Евгений Павлович уведомил свою корреспондентку, опять в длинном и подробном письме, о том, что он, во время последнего своего приезда к профессору Шнейдеру, в Швейцарию, съехался у него со всеми Епанчиными (кроме, разумеется, Ивана Федоровича, который, по делам, остается в Петербурге) и князем Щ. Свидание было странное; Евгения Павловича встретили они все с каким-то восторгом; Аделаида и Александра сочли себя почему-то даже благодарными ему за его «ангельское попечение о несчастном князе». Лизавета Прокофьевна, увидав князя в его больном и униженном состоянии, заплакала от всего сердца. По-видимому, ему уже всё было прощено. Князь Щ. сказал при этом несколько счастливых и умных истин. Евгению Павловичу показалось, что он и Аделаида еще не совершенно сошлись друг с другом; но в будущем казалось неминуемым совершенно добровольное и сердечное подчинение пылкой Аделаиды уму и опыту князя Щ. К тому же и уроки, вынесенные семейством, страшно на нее подействовали, и главное, последний случай с Аглаей и эмигрантом-графом. Всё, чего трепетало семейство, уступая этому графу Аглаю, всё уже осуществилось в полгода, с прибавкой таких сюрпризов, о которых даже и не мыслили. Оказалось, что этот граф даже и не граф, а если и эмигрант действительно, то с какою-то темною и двусмысленною историей. Пленил он Аглаю необычайным благородством своей истерзавшейся страданиями по отчизне души, и до того пленил, что та, еще до выхода замуж, стала членом какого-то заграничного комитета по восстановлению Польши и, сверх того, попала в католическую исповедальню какого-то знаменитого патера, овладевшего ее умом до исступления. Колоссальное состояние графа, о котором он представлял Лизавете Прокофьевне и князю Щ. почти неопровержимые сведения, оказалось совершенно небывалым. Мало того, в какие-нибудь полгода после брака граф и друг его, знаменитый исповедник, успели совершенно поссорить Аглаю с семейством, так что те ее несколько месяцев уже и не видали… Одним словом, много было бы чего рассказать, но Лизавета Прокофьевна, ее дочери и даже князь Щ. были до того уже поражены всем «террором», что даже боялись и упоминать об иных вещах в разговоре с Евгением Павловичем, хотя и знали, что он и без них хорошо знает историю последних увлечений Аглаи Ивановны. Бедной Лизавете Прокофьевне хотелось бы в Россию, и, по свидетельству Евгения Павловича, она желчно и пристрастно критиковала ему всё заграничное. «Хлеба нигде испечь хорошо не умеют, зиму, как мыши в подвале, мерзнут[328], – говорила она, – по крайней мере вот здесь, над этим бедным, хоть по-русски поплакала», – прибавила она, в волнении указывая на князя, совершенно ее не узнававшего. «Довольно увлекаться-то, пора и рассудку послужить. И всё это, и вся эта заграница, и вся эта ваша Европа, всё это одна фантазия[329], и все мы, за границей, одна фантазия… помяните мое слово, сами увидите!» – заключила она чуть не гневно, расставаясь с Евгением Павловичем.[330]

Примечания

1

Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л. : Наука, 1972—1990. Т. 28, кн. 2. С. 241. В дальнейшем ссылки на это издание даны в тексте с указанием в скобках цифрами тома, книги и страницы.

2

Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. М. : Худож. лит., 1990. Т. 1. С. 353.

3

Там же. С. 230—231.

4

Мерлу́шечий – сделанный из шкурки ягненка (в возрасте до двух недель) грубошерстных пород овец.

5

Эйдтку́нен – сейчас пос. Железнодорожный Калининградской обл. Российской Федерации. В XIX в. – железнодорожная станция и таможенный пункт на границе России и Восточной Пруссии. Достоевский неоднократно проезжал Эйдткунен по дороге в Европу, в том числе и в апреле 1867 г., направляясь с женой, А. Г. Достоевской, в заграничное путешествие, во время которого был написан роман «Идиот». А. Г. Достоевская в своем дневнике 1867 г. записала: «Сейчас началась станция в немецком вкусе, большая, роскошно убранная, с беседками в саду. Мы вышли и отправились в залу для осмотра нашего багажа. <…> В Эйдткунене прекрасный вокзал, комнаты в два света, отлично убранные, прислуга чрезвычайно расторопная. Все пили, кто кофе, кто Zeidel Bier, пиво в больших кружках. <…> Здесь мы купили папиросы, и Федя спросил себе пива».

6

Фуля́р – легкая шелковая ткань (от фр. foulard).

7

Штибле́ты – гетры на пуговицах (от нем. Steifelette).

8

Подья́чество – чиновничество.

9

Павли́щевы – русский дворянский род. Николай Иванович Павлищев (1802–1879), русский историк, был женат на сестре А. С. Пушкина Ольге Сергеевне. С их сыном, Львом Николаевичем Павлищевым (1834–1915), племянником Пушкина, Достоевский познакомился в 1865 г. в Павловске. Некоторые факты биографии Л. Н. Павлищева нашли отражение в романе «Идиот». Такие, в частности, как скандал в Павловском вокзале, который устроила Павлищеву одна из его поклонниц и связанное с ним ожидание вызова на дуэль ее братьями, а также неожиданный вскоре после этих событий брак на подруге детства Анастасии. Через имя Павлищева Достоевским устанавливается почти «родственная» связь Льва Николаевича Мышкина с Пушкиным, присутствие которого в тексте романа многообразно.

10

Епанчины́ – русский дворянский род, представители которого в течение нескольких столетий состояли на воинской службе в Российской армии, с петровских времен, главным образом во флоте. В 1860-е гг. в Петербурге проживало четыре военных деятеля с фамилией Епанчины.

11

…свертков с наполеондо́рами и фридрихсдо́рами, ниже с голландскими ара́пчиками… – Наполеондор – французская золотая монета достоинством в 20 франков, выпускалась с 1803 по 1914 г., была введена при Наполеоне Бонапарте; на лицевой стороне монеты в разное время помещались