Брала бы тогда, хоть для своего пользования или дала кому, а то все протухнет (* Предупредила, что в магазине очень жарко.). Наш друг навряд ли сможет к нам приехать, как я думала. Он уезжает уже в Берлин.

Ах, как трудно писать. Ваня, «Чудесное ожерелье» больно видеть в соседстве новых твоих «собратьев» по «литературе» (* Потому я и не «выбирала» для печатания. 4.XII.42.)574. Таких, как твой племянник575, думаю, не один и не два, и какое же право имеют некоторые господа из этих «литераторов» называть их «стадом»?? Оставь ты меня мучить этими вопросами, — мне это больно свыше силы. Ты поступаешь, слушая свой голос, ну дай же и мне своего слушать. Я не раз тебе писала. Я сумею перед Богом ответить за все. Не считай меня «заблудшей овцой». И… подумай о твоей сестре576… она же жива!

И… будет о подобном. Благодаря короткости фраз, ты можешь подумать, что я холодна или резка, но это не то. Я же не могу иначе. Как трудно писать на спине! Я постоянно мучаюсь твоим здоровьем. Мама спрашивала А[нну] С[еменовну] о тебе. Она сказала, что «все, что тебе нужно она и ее сестра доставляют», что тебе главным образом нужна диета, и больше нового ничего не сказала. Хоть я и благодарю Бога, что тебе она кое-что доставит, но все же убита была, что мое не взято. Фасеночек мой родной успокаивала и сказала, что ее муж с удовольствием все возьмет, когда поедет. Но только… когда? Об Hôtel’e не хлопочи, т. к. г-н Ederveen не поедет, а обо мне и речи теперь быть не может. Я, Бог знает, когда опять окрепну. Две недели завтра как лежу, пластом лежу. Фасин муж, передавая мне летом твои подарки, сказал в ответ на мою благодарность: «…считал честью услужить русскому знаменитому писателю». Я его не хочу больше звать «дубиной». Бедная Фася горюет с мамой без папы… Эх, чудный был ее папочка… У меня от лежанья по ночам иногда отчаянные боли… тоскует все тело… и все лежи, и лежи. Ну, будь здоров, Ванечка, обнимаю тебя, родное сердце и целую. Оля

[На полях: ] Молюсь за тебя. Молюсь и за доброго Александра Николаевича.

10 ч. вечера

4. ХП.42 Спасибо, Ванечка, за подарки: духи (очень мне нравятся, настоящий жасмин комнатный), конфеты мои любимые, antigrippal, клюква. Спасибо, целую.

Одновременно реву от злости, что мое все, все оставила в магазине.

Даже 3 коробочки Bisma-Rex вернула. Две коробки драгоценного висмута и не говорю уж об остальном. Это же, прости, — хамство! Не для меня, а для тебя, которого она чтит! Спроси-ка ее, как я ее просила! Два раза писала…

234

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

30. XI.42

Ненаглядка, голубонька моя, Олюночка… — да, да, я чувствую, что ты уже _з_д_о_р_о_в_а! Вся твоя болезнь — ушла. Я так светло счастлив, — о, да… ушла, и это же так мне _я_с_н_о. Должно быть — и тебе. Смотри: недавно ты писала мне о болях в почечной части спины..! Вот, когда отрывался-выходил _т_о_т_ поганец — и ми-лый, за то, что ушел-таки! — камешек, в сопровождении свиты своей — «аморфных солей» — это м. б. и его части, растворившиеся, рассыпавшиеся. Этот процесс длился недели 1 1/2, Что помогло? — Все. А главное — молитвы чьи-то — папочкины?! — и сама ты, ты _х_о_т_е_л_а_ быть здорова. И — витамины, м. б. и питание молочное! — и — березовый лист и можжевеловые ягоды… все. Но… не «знахарка», конечно: она же — post factum! Я _у_в_е_р_е_н, что болезнь твоя ушла, — и не вернется. Этот камешек — итог всех твоих нравственных страданий! — за ряд лет. Никакой опухоли, полипа, больных сосудов… — а была крупная и острогранная зернь, и — не образовала камешка, слава Богу, ушла. Ясно: организм совладал! Ура! Целую, милую, тискаю, до писка! Как хочу видеть тебя!!! — Не думай, я не болен, — что пишу рукой, — это от радости, что ты — Олюнка моя — будешь живой, светлой, жизненной, будешь теперь пи-сать, пля-сать, петь. О, как я весь пронизан тобой, радостью за тебя, за себя… Оля, надо нам увидеть Россию всю, всю… Я вижу, как мы вместе перед Нею… О, Олюна моя! Я крепко уверен, что этот день 21-го — когда я решил плюнуть на лежанье и 22-го уже махнул в Версаль, гулял и ел… — был последним днем твоей и моей болезни. Ласточка, я всю тереблю тебя, тискаюсь к тебе, в твое тепло душевное, — хочу тебя видеть, вбирать тебя! Будь покойна! «Пути» должны быть написаны. И бу-дут! Так _д_а_н_о. А теперь — о бытье своем. У меня тепло, топят! 27-го мылся на газовом тепле, а 28 — в 5 ч. уже лежал в _с_в_о_е_й_ ванне, в 37–38° — полчаса, больше! Каждую субботу будут теперь давать и на «Sale de bain»[275]. У меня в квартире к вечеру +17–18°. Да еще я печку на случай поставил, жду бодро морозов. — Ем хорошо. Напал и напал на меня едун! Сегодня, смотри. Утро, в постели, в 9–30. Анна Васильевна подала — 1) тарелку квакера (скоро кончится!) со сливочным маслом и сахаром, 2) баночку йогурта, 3) чашка чудесного чая с хорошим молоком, 3 сухаря рассыпчатых, и я намазывал чудесный «патэ»[276] — сам вчера состряпал! — из вареной и стертой со сливочным маслом бараньей печенки! В час дня: 1) тарелка (хорошая) превосходного супа (манная густь, + картофель + протертые белые сухие грибы, с маслом сливочным, гу-сто!); 2) печеная рыбка ружо — (султанка, барбуля), 3) 1 1/2 баночки йогурта, через 1 1/2 ч. (лежка на брюхе!) — отличный чай с яблочным и айвовым желе! Сейчас 4 ч. Я иду гулять. Начинает хотеться есть. И есть, что есть[277] (хоть 1 в грамматику!). Но боюсь переполняться. Я полнею (!!?), в четверг (канун Введения) rendez-vous[278] с Antoine: он м. б. даст лечение дальше, — укрепляющее? Отрыжка меньше, лучше. Да, я всегда знал (еще проф. Сиротинин мне говорил) что бульоны мясные (да, особенно телячий и цыплячий!) мне яд. Избегаю. Будь покойна: Ванька будет себя держать в узде — для работы! (Но как же хотел бы пирога с кашей, грибами+вязига!) Олёк, ты приедешь. Да, да. И я — к тебе. Как вполне окрепну. И посему я должен быть в ладу с полезными для сего. Мне устроят разрешение. К теплой поре. Зима не будет суровой, верю. Озлился я, что тебе не довезла А[нна]