Впрочем, от Сотворения мира и до его конца всегда будут существовать скептики, ведь все люди — разные. Константин и Джустиниани не сложили оружия, не впали в беззаботность. Проявляя непатриотичное маловерие, они продолжали нести дозор за развалинами башни Святого Романа, а также проследили, чтобы работы по установке корпуса галеры вместо новой стены и по его укреплению с помощью нового рва, чрезвычайно широкого и глубокого, были продолжены.

Они поступили мудро, поскольку около четырех часов пополудни на площадке рядом с чудовищной пушкой заревели рога и пять герольдов, в туниках, не гнущихся из-за богатой золотой вышивки, и в таких же шароварах — поражающие великолепием, в шарообразных чалмах, каждый с горном из сияющего серебра, зашагали к воротам, предводительствуемые величественного вида невооруженным вельможей.

Время от времени герольды останавливались и трубили снова. Константин, узнав посланца, отправил Джустиниани и графа Корти встретить его за рвом — они вернулись с официальным требованием султана сдать город. Тон послания был грозным и непререкаемым. В ответ император предложил уплатить выкуп. Магомет предложение отклонил и объявил о начале штурма.

Войско отступило при виде Панагии на стенах, подчинившись приказу Магомета. Его прихоть была вызвана любовью — он не хотел, чтобы княжна Ирина пострадала.

Артиллерия Магомета действовала успешно, хотя на других участках и в меньшей степени, чем у ворот Святого Романа. Итальянец Джеромо и генуэзец Леонардо де Лангаско, командовавшие обороной Влахернского порта, не смогли уберечь Ксилопорту, или Деревянные ворота, гавани от ущерба: под ударами корабельных орудий они рассыпались в прах, будто расплющенный шлем.

На зеленые холмы Эюба перед воротами Калигария их защитники, Иоганн Грант и Теодор Каристос, смотрели сквозь щели и пробоины, и у них щемило сердце. Братья Бокьярди, Паоло и Антонин, с теми же чувствами обороняли Адрианопольские ворота. Что же касается Селимбрийских ворот, Теофил Палеолог не спустил на них флаг империи, однако передние фасады башен уже обрушились в ров и теперь служили интересам врага. Венецианец Контарино, находившийся на крыше Золотых ворот, был теперь отделен от стены, тянувшейся к югу к Селимбрии, проломом, по которому легко могла проехать колесница. Габриэль Тревизан с его четырьмя сотнями храбрых венецианцев твердо держал оборону стены порта от Акрополя до ворот Святого Петра. По неумелости или измене дуки Нотараса христиане лишились дальней части Золотого Рога. Между Семью Башнями и Галатой османский флот захватил стену, выходившую на Мраморное море, как сеть с мелкими ячейками захватывает часть водного пространства. Одним словом, час штурма настал, и с двадцать четвертого мая до вечера двадцать восьмого Магомет тщательно к нему готовился.

Текущие наступательные действия он свел к бомбардировке, которая разве что удерживала осажденных от систематических ремонтных работ. Грохот пушек звучал совсем редко. Однако именно в этот период сполна проявилась деятельная натура султана. До этого момента его приказы командирам на передовой доставляли вестовые, теперь он требовал, чтобы они являлись лично; можно себе вообразить, какое живописное ориентальное зрелище являл с рассвета до заката его шатер. Такое множество мусульманских и немусульманских вельмож, пашей, беев, комендантов замков, шейхов, командиров отрядов, не имеющих титула; такое разнообразие нарядов, оружия и странных девизов; такой лес длинных древков, увенчанных рыжими конскими хвостами; такое скопление гарцующих жеребцов; такая толпа горнистов и герольдов — редко кому доводилось увидеть подобное ранее, если доводилось вообще. Казалось, что весь Восток, от Евфрата и Красного моря до Каспия, и весь Запад до самых Железных врат на Дунае явились сюда в воинском облачении. Однако по большей части эти львиноликие отборные представители своих племен держались отдельными группами и смотрели друг на друга искоса — их раздирали распри и взаимная зависть. Впрочем, у них были все основания вести себя сдержанно: вокруг находилось пятнадцать тысяч бдительных, вооруженных до зубов янычар — цвет султанова войска, о котором древний хронист сказал, что каждый из них великанской стати и наделен мощью десяти обычных мужчин.

Все эти четыре дня лишь один человек неотлучно находился за спиной у Магомета: его конфидент и советник, причем, отметим, то был не Халиль, не Саганос и не мулла Курани — и даже не дервиш Акшем-Седдин.

— Повелитель, — заявил индийский князь, когда султан решил призвать своих вассалов-вождей на личную беседу, — людям нравится великолепие; умные любят услаждать чужой взор; вызвать восхищение простолюдинов — это способ заявить о своем превосходстве, не ранив при этом собственное тщеславие. У меня на родине раджи с большой сноровкой используют эту философию. А поскольку им часто приходится держать совет со своими приближенными, то в шатер или залу, где проходит церемония, они приносят все свои ценнейшие богатства. Возможно, повелитель захочет последовать их примеру.

И вот, когда вожди вступили в шатер Магомета, оказалось, что он изысканно украшен изнутри, а бить поклоны им пришлось у подножия трона. Впрочем, согласившись на предложение князя, султан выговорил себе одно условие:

— Они должны принять меня за воина, а не политика или дипломата: например, не должны подумать, что наносить удары я способен лишь языком или пером. Ты слушаешь меня, князь?

— Слушаю, повелитель.

— А потому, клянусь могилой Пророка — да славится имя его! — моя свита, визири и прочие встанут слева; здесь же, справа, будет стоять мой конь в боевых доспехах, он будет нести мою булаву и грызть золоченые удила — и он будет готов раздавить тех мерзавцев, которые поведут себя неподобающим образом.

И вот на сине-желтые шелковые хорасанские ковры, которыми был устлан пол справа от трона, ступил жеребец в полной сбруе — впечатляющее напоминание о том, какой образ жизни ведет его хозяин.

Поскольку среди пришедших были и христиане, и мусульмане, Магомет приветствовал своих вассалов по отдельности и обращался к ним по-разному; вряд ли бы и тем и другим понравились одни и те же аргументы.

— Я верю тебе, — говорил он христианину, — и жду храброй и преданной службы… я буду с тобой рядом и лично стану судить о твоей доблести — такое еще не выпадало на долю воинов. За стоящей перед нами стеной — накопленные веками сокровища, и все они будут твои: деньги, драгоценности, товары и люди — все, на что ты сможешь наложить руки. Мне нужны только дома и храмы. Если ты беден, то отсюда уйдешь богатым; если богат — станешь богаче, ибо то, чем ты здесь обзаведешься, является почетной добычей правой руки, никто не имеет права тебя ее лишить — в этом я готов поклясться… Встань и подготовь своих бойцов к штурму. Звезды пообещали мне этот город, а их обещания — это дыхание того Бога, которому мы оба поклоняемся.

С мусульманами же он разговаривал совсем в другом тоне:

— Что ты видишь у меня на поясе?

— Меч, о повелитель.

— Велик Аллах, и нет другого Бога над нами — аминь! Именно он вложил железо в землю, показал горняку, где его искать, научил оружейника придавать ему нужную форму, закалять его и превращать в клинок у тебя на поясе, ибо Богу нужен инструмент для наказания тех, кто говорит: «У Бога есть семья». А кто они, те, что говорят: «У Бога есть семья — Сын и его Мать?» Перед нами — их оплот, и мы пришли сюда, дабы проложить дорогу через его стены и превратить их нечестивые храмы в гаремы. Вот для чего дан тебе твой меч, а мне — мой, аминь!.. Воля Бога состоит в том, чтобы мы лишили этих гяуров их богатства и женщин; ибо не те ли они, о ком сказано: «В сердцах у них хворь, и Бог увеличивает эту хворь, и уготовано им тяжкое наказание, поскольку они обвинили Пророка во лжи»? Если они и избегнут наших острых клинков, то их ждет участь нищих, рабов и бездомных скитальцев — таково наказание, таков суд Бога, аминь!.. Чтобы все, что у них есть, они оставили — и в этом решение Бога, и я говорю: так и будет. Клянусь в этом. А то, что они оставят, предназначается нам, ибо с самого начала времен было нам суждено этим владеть; и такова тоже воля Бога, и я говорю: так и будет. Клянусь в этом. Аминь!.. Путь полон опасностей? Да, это так. Разве не сказано: «Не скорби о тех, кто погиб во имя Бога, ибо они живы в Боге и ни в чем не нуждаются»? Они — люди «правой руки», про которых написано: «И приведут их к Богу в садах наслаждения, и будут они возлежать там на седалищах лицом к лицу. Кругом обносить их будут юноши, вечно юные, серебряными сосудами и кубками из хрусталя; и будут там фрукты любые, каких они захотят, и мясо птицы, какое пожелают, и женщины с глазами, подобными жемчугам, все это они получат в награду за то, что совершили»… Но назначенный час пришел еще не для всех — нет, лишь для немногих, аминь!.. А когда свершится воля Бога, то тех, кто уцелеет, там, за этими стенами, ждут золотые слитки и монеты, и золотые кубки, и девы на шелковых постелях, щеки у которых будто дамасские розы, руки белее и прохладнее лилий, глаза — будто отборный жемчуг, а тела ароматнее мускуса на крыльях южного ветра в пальмовой роще. Это золото дарует нам сады наслаждения и дев, что сидят в тех садах, — и лишь наша будет вина, если не сбудется обещание, данное Пророком: «И приближен будет рай к богобоязненным, недалеким увидят они его!»… Поскольку вы из тех, кто «возьмет книгу правой рукой», больше ничего вам говорить нет нужды. Себе я оставляю лишь здания — после того, как вы заберете из них добычу, — а также церкви. Подготовьтесь сами и подготовьте своих бойцов, и слово в слово передайте им то, что я вам сказал и в чем поклялся. Окончательные распоряжения отдам позднее. Встаньте!