знает что может произойти. Знаешь ведь, на что способен Руперт?

— Знаю, знаю, для него ничего нет заветного. Должно быть, ему приглянулась одна из барышень? Был среди нас такой слух… Так пойдем скорей к полковнику, Уини, — теперь уж сам сержант торопил вестницу. — Он только что перед твоим приходом был здесь, проверял посты и дал мне приказ… Ну, да это уж дело мое… Поцелуй меня еще разок, радость моя, пойдем. Думаю, полковник теперь у себя дома.

Через минуту высокие фигуры сержанта и его невесты уже торопливо пробирались по пустынным улицам, погруженным в глубокий мрак, лишь кое-где прорезаемый огоньками скудных фонарей.

Отправившись в одну из своих многочисленных экспедиций, глостерский губернатор оставил своим заместителем полковника Браутона, а сэру Ричарду поручил начальство над конной частью и снабдил его особыми полномочиями.

Совершив вместе со своим молодым другом Юстесом Тревором вечерний обход караульных постов, сэр Ричард вернулся в свою квартиру. Озябшие на холоде, он и его спутник уселись перед топившимся камином в ожидании ужина. Губерт-трубач накрывал на стол. Этот бравый солдат так искренне был предан своему господину, с которым не разлучался с самого детства, что считал за счастье и честь услуживать ему, чем мог. Он один заменял сэру Ричарду несколько слуг.

Придвинув к господам небольшой стол, накрытый тонкой белоснежной скатертью, Губерт проворно расставил приборы, стаканы, корзины с хлебом и разные приправы к кушаньям. Потом достал из буфета заранее приготовленную бутылку кларета, откупорил ее и поставил перед прибором хозяина. Как молодой Тревор, так и более пожилой сэр Ричард любили умеренно пользоваться стаканом хорошего вина, да и то лишь за едою. Это было далеко от безобразных кутежей и попоек роялистов.

Наконец Губерт принес и аппетитно пахнувшее блюдо жаркого, обложенного гарниром из овощей, и приятели принялись утолять свой голод, усиленный тем, что им в этот день случайно не пришлось вовремя пообедать.

Заморивши червяка сотрапезники разговорились о последних политических новостях, к числу которых принадлежало, разумеется, взятие Монмаутса роялистами. Сэр Ричард высказывал сожаление, что ему не пришлось защищать город, который благодаря главным образом его стараниям уже находился в руках республиканцев. Он вполне был вправе сказать, что будь командование монмаутским гарнизоном поручено ему, а не майору Трогмортону, роялистам вряд ли удалось бы снова овладеть этим городом. Трогмортон же, как человек или слишком малодушный, или, быть может, как изменник, отдал вверенный ему город почти без боя.

Дело это сильно смахивало на фарс, крайне досадный для парламента. В описываемое время происходили заседания образованного парламентом «провинциального комитета». На этих заседаниях вырабатывались резолюции отдать под суд монмаутских мятежников и конфисковать их имения. И вдруг те самые лица, жизнью и имуществами которых распоряжался — на бумаге — этот комитет, явились перед ними вооруженные с головы до ног и крикнули им грозное: «Сдавайтесь! Вы в нашей власти».

Никогда еще ни одно судебное заседание так внезапно не прерывалось, ничей авторитет не бывал так смехотворно разбит, как в этот раз. Только что с важным видом заседавшие судьи, игравшие в приговоры к высшим степеням наказания и в конфискацию укрепленных замков и поместий, были захвачены, как малые дети на месте шалости. Богато и уютно обставленная комната заседания сменилась для них темной, сырой, лишенной всякого комфорта тюрьмой. Люди, стоявшие у власти, мгновенно превратились в жалких, бесправных арестантов, какими собирались сделать других. Разумеется, для роялистов это было пустым бахвальством и веселым глумлением над противником, так легкомысленно попавшим впросак; но для последнего это был прямой стыд и позор, не говоря уж о разочаровании и горечи.

Особенно скорбели об этом событии полковник Уольвейн и капитан Юстес Тревор.

— Жаль, — говорил сэр Ричард, мелкими глотками потягивая вино, — очень жаль, что я не знал о надвигавшейся опасности в то время, когда получил от Массея приказ идти сюда.

— А что же бы вы сделали, сэр Ричард, если бы знали? — полюбопытствовал Юстес.

— Разумеется, не послушался бы Массея и направил бы свои отряды в противоположную сторону — к Монмаутсу, — горячо ответил Уольвейн.

— Да, действительно жаль, что не пришлось вам так сделать. Это спасло бы несчастный город, — убежденно сказал Тревор.

— Конечно, — подтвердил Уольвейн. — Но у нас осталось утешение: Монмаутс пал не по нашей вине. Дай Бог, чтобы нам с вами не о чем больше было горевать, Тревор. К несчастью, есть кое-что еще более близкое нашему сердцу. Подумать только, что наши невесты оставлены одни в Холлимиде. Это было прямым безумием со стороны мистера Поуэля.

— Да, и мы с Вегою находили это очень рискованным, — заметил Юстес. — Слишком тревожное время для таких… неосторожностей.

— Вот и мы с Сабриною говорили то же самое, — продолжал его собеседник. — Один мистер Поуэль ничего не хотел слушать. Его никак нельзя было убедить в существующей опасности. В конце концов я и сам стал надеяться, что все обойдется благополучно. А теперь, после падения Монмаутса, мало ли что может случиться неожиданного? Я весь холодею при одной мысли об этом.

— Нам с вами, полковник, следовало бы как-нибудь принудить мистера Поуэля последовать за нами сюда вместе с дочерьми.

— О, это было совершенно невозможно! — воскликнул сэр Ричард. — Мало ли я старался уговорить его. На него тогда нашло такое упрямство, какое иногда он вообще проявляет, и тогда ничем нельзя переубедить его… Неприятно говорить в таком духе о почтенном человеке, которого мы, вдобавок, оба уважаем еще как нашего будущего тестя. Но нельзя и скрывать правды относительно кого бы то ни было. Когда на мистера Поуэля находит упрямый стих, никакая земная сила не в состоянии сдвинуть его с той точки, в которую он уперся. Никого и ничего он не боится в это время. Помните, как неустрашимо отнесся он к вашему кузену и к Ленсфорду, когда они явились к нему за сбором денег в пользу короля? Положим, за спиною у него в тот день были мы с нашими людьми. Но и без этого он все равно стал бы бравировать с королевскими агентами, если бы даже за ними стояла целиком вся их армия. Это такая упрямая голова, каких мало на свете.

— Да, это