Но сейчас словно мир переворачивается с ног на голову. Или дело в том, что в моем мире внезапно сместился центр? Да, я давно влюблена, но этот мужчина никогда прежде не находился так близко. Я не общалась с ним, не могла видеть почти постоянно, а фантазии не оказывались такими горячими и волнующими. Может, это и есть причина того, что происходит? Говорят же, что влюбленные глупеют и начинают делать то, что обычно им не свойственно. Вот и я, похоже, доказываю всеми своими поступками эту аксиому.

А он снова уезжает. Выходит из кабинета, сосредоточенный и строгий, мажет по мне суровым взглядом и тут же отворачивается, бросая на ходу, что будет к вечеру или уже завтра. И что беспокоить его не надо без крайней необходимости.

Как будто я собиралась! Сразу вспоминаю свое вчерашнее сообщение с фотографией и снова краснею, почему-то думая, что Лавроненко предупреждает, чтобы я больше не вытворила что-то подобное.

После его ухода становится очень грустно. Я жутко боялась разговора с ним и реакции, а сейчас жалею, что ничего так и не прозвучало. Вспоминаю папины слова и пытаюсь ими утешиться, сама себе внушая, что серьезные и важные вопросы не решаются вот так, в одночасье. Лавроненко знает меня всего несколько дней, и впечатление я за это время произвела, мягко говоря, далеко не самое лучшее. И все равно осталась на работе, а значит, надежда есть. Поэтому ни в коем случае нельзя раскисать.

Приказываю себе сосредоточиться на бумагах. Их много, даже больше, чем вчера, и с трудом верится, что все это успею разгрести до конца рабочего дня. Хотя прежняя секретарша уверяла, что шеф никогда не требует ничего сверх сил, меня внезапно одолевает желание снова произвести на него впечатление. Только теперь не негативное. Если Лавроненко вернется и обнаружит, сколько всего я успела сделать, он наверняка это оценит. И тогда ему не придется жалеть, что взял меня на работу.

Взявшись разбирать залежавшуюся документацию, я через какое-то время понимаю, что почти забыла о своих переживаниях. «Труд – лучшее лекарство от проблем», – любит повторять Капитолина Сергеевна, и сейчас не могу с ней не согласиться. Мне определенно легче, а мысль о том, что завтра шеф обязательно обратит на это внимание, значительно поднимает настроение.

Наверно, я немного тщеславна. Никогда не замечала за собой такого качества, но теперь осознаю, что очень жду одобрения. Не знаю, как Лавроненко относился к работе Наташи, но она после себя оставила, прямо скажу, далеко не идеальный порядок.

Хочется, чтобы все было по-другому. Тем более, когда известно, как нужно. С детства видела в офисе отца вышколенных девиц, которые справлялись с поручениями еще до того, как те были озвучены. Кто-то может считать, что это перебор, но мне нравится атмосфера, царящая там. Папа даже звал работать у него, но я отказалась. С родственниками всегда сложнее. Прекрасно понимаю, что если буду в чем-то не права, вести себя абсолютно непредвзято со мной ему окажется непросто. А снисходительность в таких вещах только навредить может.

Да и хотелось реализоваться без поддержки отца. Доказать и себе, и окружающим, что я чего-то стою. Проявить профессионализм.

Все это значит для меня ничуть не меньше, чем возможность работать у Лавроненко. Чувства чувствами, но я знаю, что могу быть ему полезной, и хочу, чтобы понял и он.

Так увлекаюсь, что не замечаю, как стихают в коридорах голоса и перестают слышаться шаги. Темнеет довольно рано, поэтому сгустившиеся за окном сумерки тоже не сильно удивляют: мне и с учебы иногда приходится возвращаться домой затемно.

Но когда неожиданно оживает телефон, и вижу на экране фото отца, одновременно замечаю, что уже не просто поздно. Очень поздно. Начало одиннадцатого, а я даже не заметила, как пролетели три часа.

– Машунь, не хочу показаться брюзгой, но ты не забыла, что обещала предупреждать, если будешь задерживаться? Мы волнуемся вообще-то.

Еще бы. Я бы, наверное, на их месте с ума сходила.

– Прости, пап, – вздыхаю виновато. – Заработалась немного.

Пауза в трубке затягивается, а потом отец уточняет:

– Я правильно понял, дочь, ты до сих пор на работе? У вас там аврал, что ли? Ты не говорила с утра.

– Я и сама не знала. И нет, не аврал, просто захотелось закончить дела, и не заметила, сколько уже времени.

– А офис работает круглосуточно, и тебя никто не собирается выставлять домой? – хмыкает папа, и я смеюсь вместе с ним. Хорошо, когда тебя понимают и не пилят за то, что забыл выполнить обещание и позвонить. У меня все-таки замечательные родители.

– Знаешь что? Посиди-ка ты там еще немного. Я скоро подъеду.

Продолжаю улыбаться, даже отключив телефон, потому что на сердце становится тепло-тепло. Мне нравится такая забота. Кто-то может возмутиться от излишней опеки, а мне приятно. Это будет чудесное завершение довольно напряженного рабочего дня. И пусть не смогу рассказать отцу всех подробностей, просто посидеть рядом и снова почувствовать себя его маленькой девочкой очень хочется.

Неторопливо собираюсь, еще раз оглядывая приемную и результаты своей работы. И остаюсь довольна. Несмотря на усталость, сделала я много. Спускаюсь вниз и вручаю ключ от кабинета охраннику.

– Что-то поздновато вы. Уже хотел подниматься. Все в порядке?

Я киваю.

– Дел много накопилось.

Он качает головой:

– Надо себя беречь. Работа не волк, знаете ведь?

Улыбаюсь ему в ответ и выхожу на улицу: папа как раз подъехал. Вечерний ветерок касается волос, охлаждает кожу на лице и, вдохнув его свежести, я понимаю, что здорово проголодалась. И уже хочется спать, веки как-то резко тяжелеют. Подхожу к отцу, дожидающемуся у машины, и обнимаю за талию, прижимаясь щекой к груди. Меня клонит в сон, а рядом с ним так уютно.

– Садись, давай, труженица моя, – он смеется и целует меня в волосы. А потом вроде бы между делом уточняет. – Маш, а это не к тебе случайно?

Недоуменно отрываюсь от него и оборачиваюсь. И в тот же миг окутывающий меня покой тает, и я забываю и о голоде, и о том, что почти засыпала только что. Потому что вижу застывшего в нескольких шагах от нас мужчину. И выражение его лица не предвещает ничего хорошего.

Я не понимаю, что происходит. Даже днем, после выходки с Денисовой, Алексей не смотрел на меня с такой яростью, а сейчас, кажется, готов придушить на месте. Что-то успело произойти за то время, пока мы не виделись? И в этом чем-то тоже моя вина?

– А вы что здесь делаете, А-а-аллексей Андреевич?

Вдох – выдох. И еще раз. Надо успокоиться, чтобы не напоминать самой себе загнанного в силки зайца, который трясется от страха. И не задавать шефу дурацких вопросов. Меня же совершенно не касается, как и почему он тут очутился. Рабочий день давно закончен, да и вообще Лавроненко не должен что-то объяснять.