Да, все механизмы и орудия на японце были надежно прикрыты непроницаемой для шестидюймовых снарядов броней. Но каждое попадание в трубу – это падение тяги в котлах и, как следствие, падение скорости крейсера и всей колонны. Каждый снаряд, разорвавшийся у раструба вентилятора, – это смятый воздуховод, по которому в топки котлов всасывается уже меньше кислорода, и снова – падение хода. Пара рваных пробоин в небронированной носовой оконечности крейсера – это не только дополнительная вентиляция подшкиперской, но и затопления каждый раз, когда нос крейсера ныряет в поднятый тараном бурун.

И пусть один снаряд, сделавший эти пробоины, достаточно безвредно разорвался на бронированном траверсе (вспучивание палубы, многочисленные осколочные повреждения и шесть раненых в лазарете), второй, с несработавшим (традиция, однако, хотя после смены взрывателей неразрыв попавшего в цель снаряда стал, скорее, исключением) взрывателем, подобно бильярдному шару проскользил по бронепалубе, пока не завяз в переборке у каземата шестидюймового орудия. Где и проторчал, пугая прислугу своим мрачным видом до конца боя. А «до кучи» еще и пожары, и выведенные осколками из строя орудия на верхней палубе, переполненные лазареты, невозможность подать сигнал идущим сзади мателотам и прочие радости плотно обстреливаемого корабля. И все это – без единого пробития брони!

Похожая картина была и на «России». Хотя броня его была не по зубам японским снарядам, повреждений от осколков и огня было предостаточно. Верхний средний каземат шестидюймового орудия в одно мгновение превратился в гибрид печи высокого давления и крематория, в котором заживо сгорели шесть членов расчета орудия. Виновник – крошечный раскаленный осколок снаряда, который даже не попал в сам корабль, воспламенивший беседку с гильзами для шестидюймового орудия…

Крейсер к этому моменту получил с десяток попаданий, однако тревожных сообщений пока еще не было. Докладывали в основном о пожарах. Их тушили, хотя и с переменным успехом. Особенно долго возились с самым первым, с непривычки. Правда, так до конца его погасить и не удавалось. Вроде бы уже укрощенный огонь периодически вспыхивал снова, но никого уже не пугал. Дым на рострах мешал наблюдать за кормовым сектором, чем Небогатов был недоволен.

– Да что там они с пожаром справиться не могут? Сгорим ведь, господа!

Через некоторое время, после особенно сильного взрыва внизу, появился посланный с донесением от командира плутонга шестидюймовых орудий правого борта молодой мичман Колоколов. Он долго не мог ничего внятно доложить адмиралу и командиру, поэтому Арнаутову пришлось на него даже прикрикнуть и немного встряхнуть.

– Т-там, в среднем к-каземате, взрыв, – еле выдавил из себя офицер. – Расчет весь… все…

– Что там?! – допытывался каперанг.

– Сгорели они… заживо… – почти прошептал мичман и, получив разрешение уйти, почти вывалился из рубки. С мостика послышались характерные звуки выворачиваемого наизнанку желудка. Очевидно, что бедолага в упомянутом каземате побывал лично.

Арнаутов смущенно прокашлялся и доложил Небогатову:

– Два шестидюймовых орудия потеряли. Один их расчет – полностью. В батарее много раненых, есть убитые. Но в целом держимся. Считаю, что не плохо. Я от Камимуры ждал лучшей стрельбы, честно говоря…

Восьмидюймовки были пока целы, хотя их прислугу постоянно приходилось пополнять. Будучи головной, «Россия» особенно активно обстреливалась японцами, и даже от близких разрывов прилетали осколки. Но экипаж уже находился в том состоянии боевого азарта, что обращал внимания на них не больше, чем на брызги воды от близких разрывов снарядов, отмахиваясь от их смертоносного жужжания, как от мух, а иногда и просто не замечая легких ранений.

Русский флагман уверенно управлялся и активно вел бой. «Идзумо» уже выдвинулся на траверз «России», однако, пока японцы шли параллельным курсом, в маневрировании не было нужды. В какой-то момент Небогатов немного расслабился и привалился к броне рубки. За что был наказан: через пару минут японский восьмидюймовый снаряд ударил под мостик, прямо в ее основание. Всех в ее броневом стакане сбило с ног. А адмирала отшвырнуло, как тряпичную куклу, ударив о противоположную стенку.

Там он сел, некоторое время ошарашенно осматриваясь по сторонам. К нему подбежали с водой и нашатырем, после чего, наблюдая за немой мимикой офицеров, он понял, наконец, что оглушен, а пропавшие звуки боя вовсе не означают, что он закончился. В результате адмирал с полчаса только наблюдал за японцами и был не в курсе происходящего на корабле. Хотя к концу сражения уже различал разрывы снарядов и громкие голоса. Вскоре после того, как колонны разошлись, Николай Иванович пришел в себя почти полностью, но еще несколько дней слышал не очень хорошо, а потому и сам говорил громче обычного.

* * *

В соседнем со взорванным каземате, осветившемся яркими отблесками пламени и наполнившемся через щели в перегородке пороховыми газами, за наводчика сидел кондуктор Васильев. Среди подносчиков снарядов к орудию был матрос второй статьи Зыкин. Более непохожую парочку было трудно представить. Если Васильев был у начальства на хорошем счету и регулярно получал поощрения, повышения и дополнительные чарки, то Зыкина иначе как «баковым пугалом» или «баластиной» никто из офицеров не называл.

Было такое наказание в те годы на русском флоте: провинившегося матроса ставили «проветриться» на баке под ружье с полной выкладкой, чтоб подумал, наверное, о горькой своей судьбинушке. Неоднократные попытки командира плутонга лейтенанта Моласа хоть немного научить большого и грузного сибирского крестьянина основам наведения орудия на цель, на случай выхода из строя остальных членов расчета, раз за разом заканчивались фиаско и очередным «проветриванием» Зыкина под винтовкой. Казалось, безразличие и дремучая, таежная тупость этого матроса были абсолютно непробиваемы…

В момент взрыва в соседнем каземате Васильев сидел на своем законном месте в кресле наводчика. Молас и раньше, во время выходов к берегам Японии замечал, что при встрече с неприятелем его лучший наводчик становится дерганым и нервным. Но на душеспасительные беседы все не находилось времени, и лейтенант списал поведение Васильева на боевой задор и избыток адреналина.

Но сейчас, в заполненном дымом и криками каземате, кондуктор неподвижно замер в кресле, намертво вцепившись в рукоятки маховиков наводки орудия. После того как он в третий раз проигнорировал команду «огонь», все решили, что он ранен, тем более что в полумраке каземата стало видно, что под ним быстро расплывается лужа. Но когда его попытались аккуратно извлечь из кресла, стало ясно, что у Васильева просто сдали нервы. По запаху было вполне очевидно, что к крови лужа под орудием не имеет никакого отношения. Попытки оторвать руки комендора от маховиков не увенчались успехом, и пушка молчала уже полторы минуты.

Пока, в отсутствие убежавшего к соседнему горевшему каземату Моласа, комендоры раздумывали, что делать с впавшим в прострацию наводчиком, неожиданно подскочивший к орудию Зыкин одним движением левой руки выдернул Васильева из кресла и отшвырнул в сторону. После этого он, к удивлению членов расчета и добравшегося наконец до каземата командира плутонга, промокнул сорванной форменкой сиденье и одним движением без приказа и спроса втиснулся за рукоятки наводки.